– До сих пор погребаем павших, – сказал Шергай. Лицо его потемнело, глаза подернулись рябью. – Слишком много сынов степи пало. Лесные дикари на диво могучи, эх, еще и легкие победы расслабили.

Лицо военачальника дрогнуло, глаза устало закрылись, он прошептал смертельно усталым голосом:

– Что они?

Колдун понял, сказал обыденно:

– То же самое. Повелитель в великой милости и благородстве договорился с ними о перемирии – они похоронят свои отбросы, заодно укрепятся.

– Войско?

– Пока не особо заметно, но ропщет, – сказал маг грустно. – Многие ужаснулись той крови, с какой одержана первая победа. Даже не победа, это мы так говорим, чтобы тошно не было, просто купили тысячью жертв право осаждать крепость. Али-Шер предлагал для поднятия духа разорить окрестные земли, но Повелитель отказался. Он слишком сильно хочет попасть в город и все время теребит заветный мешочек на груди.

Сомчей вздохнул горестно и устало осмотрел шатер. В бледном свете жирника – плошки с жиром – слабо поблескивали золотые подносы с яствами и кубками.

Слабость уничтожила ощущение тела, показалось, что теперь он существует по-настоящему, освобожденный от мясной шелухи. В ушах сквозь мерный гул слышались неразборчивые голоса – могучие, грозные.

– Не нужен ему город, – прошептал Сомчей в бреду. Маг навострил уши. – Тогда… на Пепельном валу… Здешний правитель пришел на помощь отцу Повелителя… ясаги могли угрожать и их землям… на пиру… дочь мелкого князя. Он старался, но она… А отвергнутый подарок хранит… здешние женщины любят зеленый бисер…

Шергай отшатнулся, в голове полыхнуло солнце. Не сразу он понял, отчего легкие мучительно горели, потом спохватился и жадно вдохнул.

Сомчей в бреду забормотал бессвязные фразы, его лицо приобрело нехороший синюшный оттенок. Маг поспешно выудил из парчовых складок мешочек, взял щепоть, взмахнул: воздух над полководцем заблестел мельчайшими золотыми искорками, пыль коснулась одеял, лица и бесследно исчезла. Сомчей застыл и ровно засопел.

Шергай поднялся – ноги дрожали. Он с трудом успокоился, вышел. Благая прохлада остудила лицо, едва открыл полог. В уши ворвался грохот туч, шум дождя. Прозрачные капли заплясали на лысине с венчиком седых волос.

Шаман высунулся из огромного шатра для раненых и юркнул к полководцу.

Маг прошел сквозь стену ливня, спотыкаясь на каждом шагу. Промокшие воины удивленно расступались перед старцем с невидящим взором и провожали его недоуменными взглядами.

Шергай отодвинул полог своего шатра. Серый, холодный мир сменился уютным теплом. По вялому маху ладони зажглось больше светильников. Колдун неспешно копался в волшебных предметах. Его и без того морщинистый лоб прорезали глубокие складки.

– Да, Повелитель, – бормотал он, – удивил так удивил. Теперь ясно, зачем ты так стремился сюда, хотя с обретенной силой мог покорить могущественные державы Востока и Юга.

Весь поход ради женщины! Шергай вспомнил, что подготовка началась еще давно, с похода в прокаленные пески, где, одолев песчаных колдунов, Повелитель добрался до Источника. Право слово, эта женщина, должно быть, красивее богини.

Шергай приготовился осудить подобное безрассудство: столько сынов степи легло, еще сколько ляжет. Но в груди шевельнулось странное чувство, пахнуло необъяснимой мощью, сердце сладко защемило.

В самом деле достойна уважения подобная страсть: десять лет прошло со дня разгрома ясагов, но Повелитель не забыл, все годы его сжигал неукротимый огонь. Сколько перенес и вынес…

А потом решил вторгнуться в земли былых союзников, разорить, а ведь именно воин из этой земли проклятущих лесов сразил вождя ясагов. И все ради женщины, которая неизвестно как себя поведет, когда Повелитель ее захватит.

Но ведь не ради золота сражаться, мелькнула яркая мысль. Вон, Али-Шер, сущий ублюдок, только о нем и мечтает, ничего вокруг не видит, любого порвет за желтый кусочек. А Повелитель…

Шергай почувствовал необычайный подъем, будто прикоснулся к чему-то светлому, чистому, высокому. И дело не в том, сколько еще людей поляжет, не в реках крови, что прольются, а в том, что Повелитель не стал искать замену, не прельстился обворожительными красавицами, коих повидал немало.

Старый маг не понял, почему такой глупый поступок его воодушевил, но доверился опыту прожитых лет: можно не понимать и считать глупостью, но если такая глупость человека облагораживает, надо уважать, ценить и следовать.

Ивашка раздул щеки, выдувая душу в надрывную мелодию, от стен отразился последний звук. Княгиня очнулась, палата осветилась бесподобной улыбкой. Пастушок смущенно покраснел и опустил глаза. Божественно прекрасная женщина сказала очаровательным голосом:

– Подойди ближе, юный умелец.

Ивашка неуклюже подошел к креслу с высокой спинкой, от улыбки княгини растаял, посмотрел несмело. Точеная ладошка пригладила льняные вихры. Ивашка блаженно сомлел, слух усладил серебристый смех.

Дверь скрипнула, послышались тяжелые шаги. Княгиня встретилась взглядом с супругом и светло улыбнулась. Хмурое лицо Яромира чуть посветлело, Ивашка удостоился благодарного взгляда. Пастушка обдало жаром, он засопел смущенно.

– Как хорошо, что Стрый спас мальчика, – пропела Умила чарующе. – Без его песен мне было бы скучно.

Яромир кивнул, жадно впитывая красоту безукоризненного лица. Княгиня заметила пристальный взгляд, полукружья бровей приподнялись. Тонкие пальчики схватили толстую косу, будто сплетенную из застывших потеков меда и нитей золота.

– Что с тобой? – спросила она насмешливо, но в глубине небесного цвета глаз мелькнула тревога.

Князь заметил, опечалился: его женщину ничто тревожить не должно. Сказал как можно беспечнее:

– Военные хлопоты. Князья жалуются, что не подают перепелов, вымоченных в вине, их ратники – на тесноту. В общем, мелкие трудности.

Умила улыбнулась лучезарно. Ивашка едва не упал на колени, в голове возникла горячая мысль: обязательно сочинить песню в ее честь. Яромир склонился над супругой, с трепетом вдохнул нежный аромат волос, чистой кожи.

За дверью забухало, затопотало. Согнувшись пополам, вошел Стрый, за широкой спиной мелькнул Вольга. Княгиня поморщилась: слишком от этих двоих веет звериным духом, по2том.

Вошедшие поклонились. Яромир без ревности отметил, что кланяются не ему, а ей. Так и должно быть, весь мир к ее ногам…

– Не серчай, княгиня, – пробасил Стрый. От его голоса затрепетало пламя светцов, – но Ивашке пора домой – пусть отдохнет, а с утра играет. И с князем надо поговорить.

Умила поморщилась, сердито тряхнула нитки бисера на груди, грациозно встала, разглаживая складки платья. Ивашка вложил ладошку в ладонь княгини, изящную, сотканную из солнечных лучей. Мужчины проводили их взглядом. В палате разом потемнело, потускнело, все стало отвратительно серым, а золотые светцы и украшения превратились в свинцовые.