– Боже мой! Джим?

– Прими мои соболезнования, Кьяра.

– Это ты звонил по телефону?

– Да. И в дверь стучал, и в домофон звонил. Я испугался, что с тобой что-то случилось.

Чичи посмотрела на старого друга:

– Видишь ли, Джим, что-то действительно случилось. Ты не войдешь?

– Войду. Спасибо за приглашение.

Густые волосы Джима совсем поседели, но в остальном он почти не постарел.

– Я ужасно выгляжу, – извинилась Чичи.

– Ты выглядишь отлично, – возразил Джим.

– Джим, ты хороший человек, но лгун совсем неумелый.

Джим рассмеялся, но тут же посерьезнел.

– Мне очень жаль, что меня не было рядом с тобой, когда погиб Леоне, – сказал он.

– А я, напротив, рада, что вышло так. Заупокойная месса была скромная, после нее – кремация. Мне еще нужно будет отвезти его прах в Италию, но я пока не решила когда. Спешить некуда.

– Спешить некуда, – согласился Джим.

– Он оставил целый перечень указаний – можно сказать, своеобразное завещание. И через полгода, – тут Чичи уронила голову на руки и заплакала, – через полгода нужно устроить в ресторане вечеринку в его честь. Можешь себе представить? Он и это предусмотрел. И ведь понятия не имел, что скоро умрет.

– А может, и подозревал.

– Я тоже задаюсь этим вопросом. Знаешь, ведь я это предчувствовала. С того самого дня, когда он родился, я знала, что будет так. Правда, странно, как это складывается? Едва дети рождаются, ты уже все о них знаешь. Видишь, кем они станут, и хотя делаешь все, что в твоих силах, чтобы изменить определенные вещи, или думаешь, что можешь повлиять на ход их судьбы, давая им уроки игры на пианино, убеждая подрабатывать на каникулах или заставляя постричься, ничто из этого не имеет значения. Они идут по собственному пути, и судьба их сложится так, как суждено, и никакая материнская любовь не способна этого изменить.

– Эх, если бы…

– Он был таким славным юношей.

– Как же иначе. Ведь он был твоим сыном.

– Моим единственным сыном.

– Ты с ним увидишься снова.

– Думаешь?

– Уверен.

– Я его постоянно зову. Знаешь, когда выпускаешь из себя младенца, он забирает с собой кусочек твоей души, появляясь на свет. Во всяком случае, я так думаю. И я молюсь, чтобы он снова меня нашел. Чтобы он узнал меня. Чтобы я снова могла прижать его к своей груди.

Джим обнял Чичи.

– Обещаю, все это будет, – сказал он.

– Я наделала столько ошибок, Джим.

– А я думаю, что нет.

– Мне надо было выйти за тебя.

– Ну, я-то, со своей стороны, старался.

– Знаю.

– Я теперь встречаюсь с одной очаровательной женщиной. Элизабет Финелли. Знаешь ее? Она работает в банке в Си-Айле.

– Да, – улыбнулась Чичи. – Она милая.

– Очень.

– Спасибо, что заглянул ко мне.

– Прости, что я был так настойчив, просто я переволновался за тебя.

– Нет-нет, я рада, что ты проверил, как я.

Чичи проводила Джима до дверей. Она потянулась к нему, чтобы чмокнуть в щеку, но он взял ее руку и поцеловал. Она закрыла за ним дверь и подошла к окну.

– Слышишь меня, Леоне? Это твоя мама. Я вылезаю из постели. Прошло шесть месяцев – на три месяца меньше, чем срок, который я носила тебя под сердцем. Но я больше не могу так продолжать. Не могу жить в темноте. Никто не дожидается, когда же я снова почувствую себя счастливой. Никто не ждет, пока я исцелюсь. Но я уже сама себе опротивела. Надо что-то делать с тем временем, которое мне еще осталось. Правда, мне потребуется твоя помощь.

Чичи прошла в ванную, включила свет и стала наполнять ванну водой. Наклонилась к зеркалу и вгляделась в свое лицо.

– Чичи Донателли, – произнесла она. – Сегодня начинаем все сначала.

Через год после смерти Леоне, согласно написанным его собственной рукой указаниям, Чичи и Тони устроили в Гринвич-Виллидж торжественный обед в любимом ресторане сына, «Розовая чашка». Ресторан не смог вместить всех пришедших, но это не имело значения – толпа гостей вылилась на улицу, и в этот миг Манхэттен превратился в городок вроде Си-Айл-Сити, чествующий рано оборвавшуюся жизнь юноши, у которого были любившие его добрые друзья и родственники.

Одетая в элегантный черный костюм и шляпку, Дора попрощалась с Люсиль и Барбарой, затем повернулась к мужу и сказала:

– Я возвращаюсь в квартиру. – Она поцеловала Чичи. – Очень сочувствую, Чичи. Он был чудесным сыном. Мне его не хватает.

– Спасибо, Дора. Ты была ему отличной мачехой.

Тони вышел на улицу и усадил Дору в такси.

Стоявшая в дверях ресторана Барбара переглянулась с Люсиль.

– Что это у них происходит? – негромко проговорила она.

– По-моему, третья жена вот-вот его бросит, – прошептала в ответ Люсиль.

– Как, и эта тоже? – удивилась Барбара. – А откуда ты знаешь?

Люсиль дернула головой в сторону столика у двери.

– Ну и что? – не поняла Барбара.

– Он спутался со своей массажисткой, – пояснила Люсиль.

– Ты серьезно?

– Вон она стоит, в белой юбке.

Барбара посмотрела на изящную, будто птичка, женщину лет шестидесяти: большие голубые глаза, жидкие белокурые волосы, очки в тонкой оправе.

– Совсем не в его вкусе, – заметила она.

– Барб, в какой-то момент наступает возраст, когда уже хватаешься за все, что дают.

– Да, наверное.

– О чем это вы болтаете? – присоединилась к ним Чичи.

– О Тони, о ком же еще?

– Он пришел с массажисткой, – подтвердила Чичи.

– Вот идиот, – покачала головой Барбара.

К ним подошел Тони.

– Как хорошо все получилось, – сказал он. – Необыкновенный он был ребенок.

– Я думаю, он знал, что ему не доведется состариться, – покачала головой Люсиль.

– Он что-то тебе об этом говорил? – спросил Тони.

– Ну а кто еще станет планировать свою панихиду, когда ему еще нет и тридцати? И как он догадался, что надо подождать с этим год, потому что тогда, как он написал, мать не проплачет всю панихиду напролет? И ведь оказался прав.

– Да, надо признать, что слезы у меня капали не совсем беспрерывно, – улыбнулась Чичи. – Но я буду оплакивать Леоне вечно.

– Мы тоже, сестренка, – кивнула Барбара.