— Поехали, — ответил тот.

Солдат не мог поверить своим ушам, когда Сыч сказал ему, что трактирщик уехал.

— Холопы говорят, что начал собираться с вечера, — говорил Сыч. — Жену и детей усадил в первую телегу, когда еще не стемнело. Думаю, когда мы брали кривобокого, выводок его уже отъехал.

— А сам?

— А сам еще был в трактире, деньгу с постояльцев за ночевку собирал.

Сначала солдат подумал, что трактирщика кто-то предупредил, но потом вспомнил, что подходил срок, к которому Авенир бен Азар обещал ему собрать денег.

— Вот крыса, — усмехнулся солдат. — Обманул, значит.

— А ну-ка, проедемся до трактира. Ёган, коня седлай.

Он не спал всю ночь. Раньше такое с ним часто случалось, а теперь уже как раньше не получалось. Не доехали они до трактира, как солдату стало плохо. Слабость навалилась как-то сразу, аж повод из рук выпал, а ногу крутило, не готов он был еще в седле ездить.

— Что-то вы бледный, экселенц, — заметил сыч.

— Да домой им надо, — с заметным раздражением сказал Ёган. — Он неделю в беспамятстве валялся. Похудел — кожа да кости. А вы его все таскаете да таскаете.

— Да мы не таскаем, — сказал сержант. — Что ж, мы не понимаем что ли? Господин, вы бы домой ехали, угробитесь вы так.

— А ты, балда, куда смотришь? — Сказал Сыч Ёгану. — Господину покой нужен.

— Так он разве слушает? — Продолжал Ёган. — Глаза свои злобные вылупит и скакать, и скакать. Ему всегда куда-то надо. Хоть ночь, хоть дождь — все равно куда-то скачет. Какое же тут здоровье будет.

Волков хотел было одернуть взорвавшегося слугу, да сил ругаться не было. Они развернулись к замку, и тут, через лужи, к ним подбежал Ипполит. Монах был рад видеть Волкова.

— Здравствуйте, господин! Что ж вы из монастыря сбежали? Наверное, выздоровели.

— Да уж выздоровел, еле жив твой коннетабль, — заметил Ёган.

А за ним подъехал и управляющий Крутец, низко кланялся.

— Здравствуйте, управляющий, как вы тут без меня? — Спросил Волков.

— Да вот амбары стоим.

— Я видел. — Сказал Волков и опять обратился к Ипполиту: — Зайти вечерком, мне надо поговорить с тобой про упырей.

— Господин, поехали домой. Серый вы весь, боюсь, помрете, — просил Ёган.

Но тут Волков почувствовал себя заметно лучше, отдышался как то, ожил и сказал:

— Поехали ка в трактир, пива хочу.

— Да что б вас! Вот неугомонный. Я, что, вам дома не принес?

Он и Сыч двинулись следом, а за ними поехали управляющий Крутец.

В трактире ничего не изменилось, отсутствие хозяина никак на шумной жизни трактира не отразилась: кухня стряпала, бабы носили еду, люди ели. Волков сел за стол к трем завтракающим колбасой, пивом и луком купчишкам. Все трое встали, поклонились ему. Солдат кивнул в ответ. Все его знали, и это было приятно, что ни говори.

Толстуха разносчица тут же подошла и с поклоном спросила:

— Чего изволите, господин?

— Пива, — сказал солдат.

— Три пива! — Добавил Сыч, садясь напротив Волкова, а управляющий Крутец примостился на самом краешке скамьи.

Ловкая баба тут же принесла четыре тяжелых кружки и спросила:

— Может, поесть, что желают господа?

— Колбасы нам принеси и капусты.

— Стой, — сказал Волков, пока баба не ушла. — А хозяин где ваш?

— Да кто ж его знает. Вчера был, а под вечер все в телеги попрыгали и укатили. Говорят, вроде, в Вильбург.

— И как же вы без него?

— Да как обычно. Только вот деньги не хозяину теперь отдаем, а господину управляющему.

Управляющий кивком подтвердил.

Дальше они пили пиво, им принесли какую-то еду. Волков тихо говорил с Сычем, все о том же, как ему нужен ла Реньи. Только теперь оба понимали, что бегство трактирщика обрубало ниточку.

— Как ни крути, экселенц, а придется брать бабу, — сказал Сыч.

— Бабку, — заметил Ёган, — она уже старая и лысая.

— Ну, значит, придется с ней поласковей.

Солдат согласно кивал, обдумывая, как лучше обходиться с ведьмой, и вдруг увидел одну женщину. Она разительно отличалась от тех женщин, что были в трактире. Те вели себя вызывающе, задиристые, за словом в карман не лезли, за что и получали от постояльцев на орехи, неряшливы были и навязчивы. Воровки и любительницы выпить за дарма. А эта была опрятна, чиста и платье у нее было с белыми кружевами. Да и красива была к тому же. И волосы причёсаны и забраны лентой, как у порядочной. И солдату показалось, что ее лицо ему было смутно знакомо. Он смотрел на неё и думал: Что могла приличная на вид молодая женщина делать в трактире? А женщина сидела за столом одна, и перед ней стоял стеклянный стакан, а не глиняная кружка. И тут она поймала его взгляд, улыбнулась и помахала рукой. Он узнал её. У нее не было одного зуба.

— Это что, Брунхильда, что ли, — произнёс Волков.

— Она, — томно вздохнул Сыч, — услада сердца моего. Давно на вас поглядывает.

— Да, иди ты! — Воскликнул Ёган, не веря своим глазам. — Наша Брунька! А я думаю, что за краля такая, а мордашка то знакомая. Ишь какая, прямо благородная госпожа.

— Денег берёт точно как благородная, — невесело заметил Сыч.

— Да ты что! — Продолжал удивляться Ёган. — Вот те на, в девки значит подалась! И почём же берёт?

— Десять крейцеров, — сказал Сыч, — да ещё что б, не на полу, а на кровати, и что бы простыня была.

— Ух ты, и что есть желающие? — не отставал Ёган.

— Желающих то полно, — заверил Сыч, — на неё все облизываются, да только вот не у всех есть деньга на неё.

— Это ты на неё все деньги то спустил? — Спросил Волков.

— А на кого же ещё, уж не на тех шаболд, — он кивнул на группку потрёпанных трактирных девок.

Волков поманил Брунхильду пальцем. Девица тут же встала и гордо пошла к нему, не быстро, чтобы не подумали, что бежала-спотыкалась, авось не рвань кабацкая. Она чуть улыбаясь. Собирала на себя взгляды жадные от постояльцев, завистливые от местных баб. Встала рядом с солдатом. Поздоровалась.

— Ты ли это Брунхильда? — Спросил Волков.

— Так, я, а вы, что ж не признали сразу?

— Да разве ж тебя теперь признает кто? Я ж тебя видал в лохмотьях, да с власами нечёсаными. Да с синим ухом. А теперь ты вон какая, прямо госпожа, только по кольцу и признал, — сказал солдат, указывая на кольцо, что он ей дарил.

— Забыли меня, а я ж вам ногу шила, — напомнила девушка.

— Да не забыл я тебя, не признал. Вон ты, какая красивая стала, говорят, мужики по тебе сохнут.