с шахом Джалялем, а я ждала. Каждую ночь во сне я видела, как Архангел забирает тебя с поля битвы и проглатывает целиком. А после того, как ты вернулся… Думаешь, Джаляль просто взял и умер? Думаешь, мы случайно оказались в той долине, когда маг выступил против Мурада? Все случилось так, как задумала Хавва, – я была лишь ее орудием.

– Это уже чересчур. Как ты можешь говорить такое? Ты совсем не та. Не та женщина, которую я любил.

Ее лицо стало жестким. Затем она вздохнула, будто освободившись от груза, и покачала головой.

– Да, не та.

Я проводил дни в подземелье вместе с Михеем. Не то чтобы мы могли разговаривать. Меня приободряли лишь пушечные выстрелы и стрельба. Рыжебородый осадил город, и бомбарды бушевали уже несколько дней. Самым приятным звуком был рассыпающийся от взрыва камень. Он трещал, словно разбивающийся глиняный горшок. Я представлял, как дыры в стене увеличиваются с каждым ударом пушечного ядра. Как рушатся стены. Город будет спасен. Меня освободят, и я смогу задушить Михея.

Я старался представить себе, каким был мой сын. Воображал его с моими кудрями и теплыми зелеными глазами Лунары. Невинный мальчик, который, как и моя дочь, заслуживал счастливой жизни. Такой жизни, какая была бы у нас в Томборе, вдали от войн, на которых мы были пушечным мясом. Но без доброго и сильного человека, способного защитить его, он стал еще одной жертвой злых богов и правителей.

Злой правитель посетил меня во время осады. Ираклиус. Я велел ему убираться прочь.

Однажды грохот пушек прекратился, и по залам разнеслись радостные крики паладинов. Я понял, что мы проиграли, и покрыл лицо грязью, которая пахла моим дерьмом. Какое это теперь имело значение?

В тот день стражник принес нам больше еды. Я съел половину сушеной фиги и жесткий финик. Если бы я отправился в Зелтурию и познал искусство магов, то никогда больше не чувствовал бы голода. Но я был магом лишь по названию и наружности. Надменные джинны не станут помогать мне. Похоже, даже Кинн меня оставил.

На следующий день в подземелье с лампой в руках вошел единственный человек, не покинувший меня. Его желтые волосы отросли и закурчавились, на подбородке торчала щетина. Я никогда не видел Айкарда безбородым, но он умел менять внешность. Он всегда выглядел так, чтобы вы верили, что он один из вас. Когда ездил с нами, он стриг волосы и отращивал бороду, как подобает забадару. Теперь он делал все наоборот. Наверное, только он сам знает, кто он такой на самом деле.

Он прошел мимо Михея, который выразил интерес, встав и начав громыхать решеткой. Айкард нагнулся возле моей камеры и протянул мне кусочек мягкого, теплого хлеба, в который я тут же впился зубами.

– Прости, что не пришел раньше, – сказал Айкард. – Было небезопасно.

– Что случилось снаружи?

– Шах Мурад осадил город с войском Рыжебородого и графа Растергана. Казалось, все шло хорошо, но в последний день Ираклиус устроил кавалерийскую атаку, заставив их отступить.

Я вздохнул с облегчением, узнав, что шах жив. Кинн сделал что-то хорошее. Остальное оказалось воплощением моих худших страхов.

– Значит, все кончено, – сказал я.

– Не совсем. Ираклиус с большей частью армии преследует их. Шестьдесят тысяч человек. Если он победит, города падут один за другим; так он станет править и этой землей.

– Как Сади?

– Не знаю. Понимаю, что ты ее любишь, но мои сведения исходят от паладинов. – Он говорил мягко и искренне. Актерская игра? Или ему правда не все равно? – Я познакомился с ней однажды ночью на пути из Лискара. Мы разделили бурдюк кумыса. Жуткое пойло, но хорошая компания, – рассмеялся он. – Если бы в мире было больше людей, подобных ей, мы перестали бы вцепляться друг другу в глотки. Я искренне надеюсь и молюсь, чтобы с ней все было в порядке.

Молитв и надежд недостаточно.

– Айкард, ты можешь освободить меня?

Он покачал головой.

– Ключи у Иосиаса. Он правит Костани, пока его отец гоняется за шахом. Он все еще надеется обменять тебя на Селену.

Михей что-то крикнул Айкарду. Тот жестом велел ему подождать.

– Чего он хочет? – спросил я.

– Удивляется, почему я говорю с тобой. Я скажу ему, что пытался выудить у тебя информацию.

– А если ты дурачишь и меня?

– Давал ли я повод сомневаться во мне?

– Ты не помог нам выиграть осаду.

– Я не мог. – Айкард вздохнул, раздраженно и резко. – Ираклиус и Иосиас мне не доверяют. Я должен быть осторожен в том, что делаю у них под носом, иначе меня ждет конец похуже, чем уготован вам двоим.

– Тогда какой от тебя толк?

– Я принесу тебе сведения. Зачастую это единственное, на что я годен.

– Вайя за тебя поручился, Айкард. Он говорил, что у тебя добрая душа. Но я не могу видеть душу, я вижу только дела. Сделай выбор. На чьей ты стороне?

– Ты никак не поймешь, что сторон больше, чем две, – ухмыльнулся он. – Между истиной и ложью простирается океан. Мои паруса трепещут на ветру.

Он знал Таки… Слишком хорошо для крестесца.

Айкард оставил меня и долго говорил с Михеем. Возможно, его верность предназначалась только победителю. Он посадил семена в разных садах и теперь ждал, какое дерево вырастет самым высоким. Такой человек пробивается вперед хитростью, в то время как я полагался на силу. И она подвела меня.

Я много думал о Сади. Я жалел обо всем. Нужно было сражаться за нее, как умоляла Несрин. Но, хотя я выглядел как человек, которым когда-то был, все же я – не он. Я тот, кто не смог защитить любимых. Если с Сади что-то случилось, я никогда себе этого не прощу.

Интересно, о чем сожалеет Михей? Я часто видел его плачущим. Это грело мне душу. Что может утешить лучше, чем слезы на его лице? Он выкрикивал: «Элли! Элли!» Кто эта Элли, причинявшая ему такую боль?

И все же со временем я начал жалеть его так же, как себя. Его слезы напоминали мне собственную боль, и мы плакали вместе, создавая музыку в этом мрачном подземелье. Но когда высыхали слезы и уходила печаль, возвращался гнев, и я снова ненавидел его, как раньше.

Айкард вернулся через несколько дней… или недель. Я точно не знал. Он поспешил ко мне.

– Случилось неожиданное. – Он подавил вздох облегчения. – Шах победил!

Айкард рассказал, как аланийские гулямы отправились на юг спасать шаха как раз в тот момент, когда его поражение казалось неминуемым. Слишком