— Это долгая история, — печально улыбнулась Милдрэд.

— Но мы никуда не спешим, — с нажимом произнесла герцогиня. — Расскажите мне все. С самого начала.

И Милдрэд поведала ей о бродяге, который некогда сопровождал ее по тревожным дорогам Англии.

— Кому он служил? — тут же спросила Элеонора.

Милдрэд пожала плечами. Да никому. Так ей кажется… Хотя сейчас она ни в чем не уверена. Знает только, что упомянутый Артур одно время находился в услужении у графа Херефордского. Потом добился благосклонности принца Плантагенета.

— Как вышло, что мой Анри доверился этому человеку и поныне вспоминает его только с хорошей стороны? А ведь моего мужа доверчивым не назовешь.

Милдрэд продолжила свой рассказ.

Наплывали сумерки, со стороны, где оставалась свита, долетал перезвон струн и взрывы хохота. Один раз герцогиню окликнули, но она не отреагировала, правда, и не была против, когда услужливые рыцари принесли ей и Милдрэд пару складных стульев и легкие вязаные шали, — с приходом вечера морской бриз стал прохладным.

Элеонора не сводила с саксонки глаз, слушая, как Артур, прознав, что Хорса с горсткой головорезов готовится напасть на возвращавшегося с малой свитой Плантагенета, решил помочь ему. Элеонора уточнила, как юноша помог принцу и кому сообщил о нападении? Никому, отвечала Милдрэд. И вдруг события тех дней так ясно встали перед ее глазами, что она подумала: «А в самом деле, что вынудило Артура рисковать собой ради чужого принца?» И все же он пошел на это, считая, что оставаться в стороне бесчестно, если можешь прийти на помощь. Самонадеянный безумец…

Милдрэд не заметила, каким неожиданно нежным тоном произнесла это и как странно посмотрела на нее в сгущающихся сумерках Элеонора. И такой же напряженный блеск был в ее глазах, когда Милдрэд поведала, что Артур поначалу отказывался от попыток Генриха отблагодарить его, а потом согласился.

— Почему же передумал? — строго спросила Элеонора.

Милдрэд замялась. Она не хотела говорить, что полюбила этого безродного парня… и сама просила его пойти на службу, чтобы он мог возвыситься… ради нее. Поэтому она осторожно заговорила об ином: о том, как они встретились позже в Лондоне и он уже назывался Артур ле Бретон и носил черное с белым крестом одеяние госпитальера.

Были ли с ним какие-то документы? Ссылался ли он на какие-то поручения? Милдрэд об этом ничего не знала. Просто они с отцом приняли госпитальера в своем замке, что, как потом выяснилось, оказалось роковой ошибкой. Ибо на замок напал принц Юстас, которому необходимо было схватить оного госпитальера. Он считал, что тот шпион императрицы Матильды, а так оно было или нет, Милдрэд не могла с уверенностью сказать. Ибо сама уже запуталась. Раньше она верила Артуру, а он оказался лжецом. Так что…

Повествуя о печальных событиях, Милдрэд постаралась не коснуться истории о сватовстве к ней Артура — ей было горько и стыдно признать, как она обманулась. А отчего же она не выдала родным, что госпитальер тот самый бродяга, который служил Генриху? Милдрэд отвечала уклончиво: мало ли что произошло за это время с Артуром. Может, он и впрямь стал членом ордена Святого Иоанна.

— Чушь! — резко прервала Элеонора, и в голосе ее звучал плохо скрытый гнев. — Вы что-то недоговариваете, моя милая. Ибо как мог какой-то английский бродяга стать рыцарем ордена иоаннитов, если туда принимают только людей благородной крови, а не английских бродяг?

В том, как она это произнесла — «английский бродяга», — было столько презрения, что Милдрэд только ниже склонила голову. Эта женщина была рождена повелевать и править, смотреть на подданных свысока, и саксонка не могла ей сознаться в том предосудительном попустительстве, с каким сама поддерживала ложь Артура, потеряв тогда и голову, и сердце… и честь от любви к безродному. И она отвечала герцогине столь путано и сбивчиво, что Элеонора поняла: саксонка лжет. Это рассердило герцогиню. Она резко повернулась и ушла. Милдрэд стало даже стыдно. Элеонора Аквитанская, с ее приветливостью и благосклонностью, не заслуживала такой скрытности. Однако Милдрэд уже отметила, что Элеонора умеет играть людскими душами, их доверием и расположением. Она — прекрасная правительница и преданная жена, но никак не человек, которому бы Милдрэд хотела исповедаться, рассказав о своей поруганной любви…

Поэтому Милдрэд не сильно огорчилась, когда заметила, что Элеонора охладела к ней. К тому же вскоре герцогиню отвлекли иные заботы: в Кан прибыла ее грозная свекровь, императрица Матильда.

Милдрэд с детства была наслышана об этой женщине. В свои годы воинственная Матильда была бодрой и статной. А еще Милдрэд отметила, как они похожи с Генрихом, — то же округлое лицо с волевым подбородком, те же рыжевато-каштановые волосы и широко посаженные светло-серые глаза, резко темневшие, если что-то приходилось ей не по душе. А не по душе ей пришлась как раз поездка невестки к морю.

— Вы ведь особа королевского положения, — говорила она Элеоноре, — вы должны чтить свой сан и думать прежде всего о ребенке, которого понесли по милости Неба. А вы разъезжаете по округе и даже, как мне сообщили, заплываете в море. А если бы вы потеряли дитя?

— Я бы зачала нового, — с улыбкой отвечала ей эта тридцатилетняя женщина с девчоночьим смехом и грацией нерожавшей девушки. — И я не королева, осмелюсь напомнить. И счастлива этим! Правда, уверена, что ваш сын однажды наденет на мою голову королевскую корону.

Суровое лицо Матильды смягчилось от этих слов, и она ласково взяла невестку под руку. Они о чем-то долго разговаривали, и Милдрэд один раз даже расслышала имя Артура ле Бретона. Похоже, это заинтересовало императрицу, и она внимательно посмотрела в сторону саксонки, на какую ей указывала невестка.

Позже, когда юный Гийом прогуливался с Милдрэд в саду, он сказал, что его матушка очень рада, что Генрих увел жену у короля Людовика, приданое которой составляло ни много, ни мало половину Франции!

— Матушка всегда очень любила Генриха, она внушала ему, что он должен получить ее наследство в Англии, — говорил младший из сыновей Матильды. — И Генрих поклялся, что не успокоится, пока это не произойдет. Поэтому все надежды матушки связаны с ее любимцем. Ведь они так похожи! Это я и Жоффруа уродились в отца, а Генрих — явное подобие нашей матушки. Отец перед смертью хотел, чтобы именно к Жоффруа перешло Анжуйское графство. Нормандия — Генриху, Анжу — Жоффруа. Однако матушка постаралась, чтобы все получил Генрих, дабы у него было достаточно сил для завоевания Англии. Ну а обиженный Жоффруа теперь сражается на стороне наших врагов, так как Людовик пообещал помочь вернуть ему анжуйское графство. Но тут Жоффруа не прав, ведь Людовик — недруг нашего дома, а Генрих рано или поздно отдал бы под руку Жоффруа графство Анжу.

— А что бы вы хотели для себя, мой славный Гийом? — спросила Милдрэд. И увидела, как горят устремленные на нее глаза этого восторженного юноши.

— Я бы хотел любви! Потому что не земли и не подданные, а только любовь приносит душе настоящую благость. И если бы вы, прекрасная дама, были немного добрее ко мне… Уж если вы стали возлюбленной принца Англии, то не могли бы и ко мне питать некоторую…