Я ее не ждал и растерялся, Родительница же, пройдя в комнату, сразу заговорила:

— Послушай, что я тебе скажу. Я все вспоминаю, сколько человеческих жизней унесла эта ужасная война, сколько человек погибло под обжигающим дождем… Как раз в этом месяце, августе, много произошло такого, что невозможно предать забвению. Бог-Родитель и впрямь полон решимости помочь детям Своим, мысль о том, какие муки мученические испытывали они в том страшном пекле, причиняет Ему невыносимые страдания. И почему люди таковы? Почему, распаленные алчностью, они так стремятся к войнам? Этим они сокрушают сердце Бога-Родителя. В те знойные августовские дни Он содрогался от жалости, глядя, как Его возлюбленные чада гибнут под огненной пылью, как страшный жар опаляет их тела, но, как Он ни старался, помочь им было невозможно, и сердце Его обливалось кровью. Он делал все, чтобы спасти хотя бы на одного человека больше, чтобы продлить жизнь детям своим, но увы…

Она в мельчайших деталях рассказала о тех трагических днях, когда на Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы. Я слушал ее, пав ниц, а она все говорила и говорила. О том, сколько там было маленьких славных невинных детей, которые, сгорая заживо, до последнего просили: «Воды, воды, пить…» Но даже если вода находилась, они уже не могли ее проглотить. Затем задыхающимся голосом она сказала:

— Такое не должно повториться. Мы не должны допустить новой войны, — и ее слова вонзились мне прямо в сердце.

Тут Родительница вдруг поднялась на ноги и со словами:

— Давай-ка поболтаем здесь о том о сем, — вышла на веранду и села, повернувшись лицом к саду.

Я последовал за ней. Показав пальцем на деревья в саду, она сказала:

— Видишь, как они нежатся на солнышке и вид у них такой довольный… Смотри-ка, в каком добром здравии пребывают все эти деревья — и клен, и лиственница, и береза, и дикая шелковица, — они живут в согласии, помогая друг другу. Все они благодарны Богу-Родителю за то, что им дарована жизнь, они воспринимают ее как благодать небес. Взгляни, как прекрасны эти цветы — лилии, цветущие под кленом, цветы скабиозы вон там, напротив, красненькие цветочки горицвета в зарослях низкорослого бамбука, мелкие безымянные цветочки у самого дома… Их никто не сажал, они возникли сами собой, они в полной мере реализуют возможности, данные им природой, и благодарны ей. Посмотришь на них — и душа радуется. Они являют нам истину природы, великого естества, услаждая взор Бога-Родителя. Бог-Родитель желает, чтобы и люди прекратили воевать друг с другом, чтобы возлюбили друг друга, чтобы сердца их исполнились милосердия. Им все будет по плечу, если полюбят друг друга. Они смогут все, доверяя и помогая друг другу, и не смогут ничего, ненавидя друг друга…

Затем, опершись рукой о столб веранды и глядя в небо, она сказала:

— Ты стыдишься этого дома, дескать, мал он и беден, но вот уже пятьдесят с лишним лет он стоит здесь, крепкий и надежный. И все это потому, что его не коснулся огонь войны. Он помнит все, что с тобой случилось за эти пятьдесят лет, негоже его стыдится. Помнишь, в год так называемого японо-китайского конфликта ты прервал лечение и целый месяц провел в Китае, ездил и на север и на юг, осматривал места военных действий, навещал солдат, а когда вернулся на родину, то в этом самом доме обратился к председателю палаты представителей с просьбой? Помнишь, о чем ты его просил? Чтобы он всеми силами постарался добиться конца этой страшной войны, которая сводит людей с ума… Это тоже было в августе. Этот дом помнит, как председатель палаты рассказал тебе об атомной бомбе, сброшенной на Хиросиму, — ему сообщил об этом секретарь какой-то важной особы. Впрочем, даже сильным мира сего не было известно, что это атомная бомба, им сообщили только, что после ослепительной вспышки света раздался ужасный взрыв, в результате которого заживо сгорело около ста тысяч хиросимцев… И тогда ты сказал тестю, что политики должны были пойти на все, чтобы прекратить войну, даже если для этого надо было капитулировать на день раньше. Все это ведомо Богу-Родителю. Он ведь не делит людей на врагов и своих, для Него все они возлюбленные чада. Потому-то Он и против войн, потому-то Он постоянно носится по полям сражений, стараясь уменьшить число убитых хоть на одного человека… Вот и сейчас Он утруждает Себя, делая все возможное, чтобы на так называемом Среднем Востоке не вспыхнул пожар войны. Я была там, помогала Ему — вот уж где настоящий ад на земле! Он тщится спасти жизнь возлюбленным чадам Своим и нынче, во время ирано-иракского конфликта, я тоже помогаю Ему, я только что вернулась оттуда, твердя: «И раны, саднящие раны Ирака, Ирана, зачем эти раны, зачем», и сразу поспешила к тебе… Хотелось бы, чтобы ты и об этом написал… Пойми, войны недопустимы. Подумай о глубокой любви и милосердии Бога-Родителя… И люди и страны должны искренне любить друг друга, помогать друг другу, делать так, чтобы жить в этом мире становилось лучше. Сколько ни говори о мире, сам по себе он не настанет. Мы должны отказаться от оружия и жить как братья, помогая друг другу, общими усилиями построить прочный мир, который не рухнет в угоду чьим-то эгоистическим желаниям и жажде власти… Так ему и скажи, говорил Он. Понимаешь? Ты должен собраться с силами и работать не покладая рук, чтобы как можно быстрее донести до людей Его мысли…

В тот же день живосущая Родительница удалилась. Она совершила столь долгий и трудный путь только ради того, чтобы убедить меня в том, сколь важна моя миссия… Окрыленный этой мыслью, я решил ускорить работу над второй книгой…

Через несколько дней к вечеру меня навестил все тот же Каваиси, на этот раз с сыном и невесткой.

Я только что завершил поздний обед и отдыхал, лежа в саду в шезлонге. Погода стояла прекрасная, не было ни дождей, ни туманов, дочь с раннего утра вынесла из дома столик и стул и, устроившись в одном из самых живописных уголков сада, перепечатывала на машинке накопившиеся записи бесед с живосущей Родительницей. Увидев гостей, она решила, что лучше принять их в саду, а не в тесном кабинете, отнесла пишущую машинку на веранду и провела их в сад к своему столику. Я тоже поспешил туда.

Сын Каваиси представился, сообщив, что его, как и отца, зовут Макото, а жену — Юрико, он производил очень приятное впечатление, в чертах его лица и в манерах ощущалась удивительная чистота и мягкость. Улыбаясь, я сказал стоящему рядом отцу:

— Ну и скрытный же ты человек — до сих пор прятать от меня такого замечательного сына!

— Простите, но ведь я и сам до вчерашнего вечера не подозревал, какой у меня сын, — смущенно улыбнулся Каваиси. — Это было для меня настоящим открытием, поэтому я и позволил себе привести его к вам.

— Сэнсэй, не ругайте отца. Открытие сделал не он, а я — вчера вечером, к величайшей своей радости, я узнал, каков на самом деле мой отец, — широко улыбнулся Каваиси-младший. — И этому мы обязаны вам, сэнсэй. Большое вам спасибо. — И он низко поклонился мне.

— Прошу прощения, сорвалось с языка… Рад, что и я пригодился… Думаю, в такой день лучше оставаться в саду. Садитесь, рассказывайте, что в мире новенького, просветите меня, старика.