Два клинка ткнулись ученому в спину.

– Клянусь, мы так и сделаем, – предупредил его Хайнрих. – Где ключи от палат, дон Юлий?

– У меня… в кармане, – отозвался тот.

– Дайте их мне, и я убью девку! – сказал Франц.

– Нет! – крикнул Якоб и, оттолкнув королевского сына, повернулся и выхватил шпагу. Принц проскочил в дверь и побежал вверх по ступенькам.

Хорчицкий атаковал Франца, целя ему в грудь. По двору разнесся звон клинков.

Обучаться фехтованию Якоб начал с опозданием – в монастыре иезуитов это искусство не преподавали. Тем не менее он занимался с тем же мастером, что и дон Юлий, и благодаря упорному труду, развил свои природные способности весьма быстро.

Франц провел выпад, сделал ложный маневр и снова нанес удар. Услышав за спиной какой-то шум, ботаник слегка повернул голову, ища глазами Хайнриха. Его противник тут же воспользовался моментом, и его рапира нашла плечо доктора.

Якоб отшатнулся, и тут Хайнрих воткнул клинок ему между лопаток.

Доктор упал на живот. Торчащая у него в спине рапира качнулась, как белый флаг капитуляции.

– Ты убил его! – крикнул Франц. – Быстрее, по коням! Нам нужно убираться из Богемии. Король повесит нас обоих за убийство его врача.

– Нас защитит дон Юлий, – возразил Хайнрих.

Его приятель презрительно плюнул на землю.

– Этот безумец не в состоянии защитить даже самого себя.

И австрийцы побежали к своим лошадям.

* * *

Связка ключей оттягивала карман. Дон Юлий бежал, обливаясь кровью и хватая ртом воздух. Еще на лестнице он услышал голоса и какую-то возню у его дверей.

Потом – треск дерева.

– Что все это значит?! – взревел он.

Стражник Халупка шумно выдохнул, вырывая топор из тяжелой дубовой двери. Лезвие глубоко ушло в твердое дерево.

– Брось топор! Сейчас же! – завопил дон Юлий. – Тебе приказывает сын короля!

Топор упал на пол, высекая искры из прочного камня.

Безумный принц наклонился за ним.

– Назад! – рыкнул он, держа в одной руке это грозное оружие, а другой шаря в кармане, куда положил ключи. Его внезапное появление и дикий, устрашающий вид произвели ошеломляющее впечатление, и на мгновение все, кто был у дверей, потеряли дар речи.

Этого времени бастарду вполне хватило, чтобы найти ключ, вставить его в замок и распахнуть дверь.

– Юлий! – воскликнул доктор Мингониус, бросаясь к двери. – Оставьте ее! Она не сделала ничего плохого!

Принц замахнулся на него топором, и доктор отскочил от взлетевшего лезвия.

– Она – шлюха, совокуплявшаяся в мое отсутствие с дьяволом! Она злоумышляет против меня! В ее зеленой крови – моя смерть! – проревел больной. Пена у него на губах смешалась с кровью из раны.

Дверь захлопнулась. Лязг тяжелой задвижки разлетелся по сумрачному коридору коротким гулким эхом.

* * *

– Маркета! – завопил дон Юлий, трясясь от гнева и ярости. – Где ты?!

Его голос унесся в каменные глубины палат.

Зал освещали горящие на стенах факелы и прекрасная, на тридцать шесть свечей, люстра. Пол был усыпан розмарином и другими ароматными травами.

В двух каминах, у входа и во внутренней палате, горел огонь. Пламя потрескивало в полной тишине. Бастард огляделся. Протер глаза. Принюхался. Запах чего-то резкого, вонючего, как будто здесь жгли волосы, ударил ему в нос, и слезы затуманили его глаза.

Он обернулся и покрутил головой, пытаясь установить источник вони, находившийся где-то рядом – так близко, что казалось, будто это горят его собственные волосы.

Над очагом булькал небольшой котел.

– Маркета!

Вместо ответа дон Юлий услышал хрип своего же дыхания. Войдя в спальню, он заметил платье – голубой шелк, отороченный мехом убитого им медведя, – лежавшее поперек кровати.

И тут он увидел ее. Под покрывалом.

Мягкие, гладкие волосы рассыпались по одеялу, переливаясь пестрой радугой в танцующем пламени камина. Она лежала спиной к нему, и он видел ее нежную шею цвета слоновой кости.

В глазах у него снова набухли слезы.

Дон Юлий слышал ее неглубокое дыхание, совпадавшее с едва заметным колыханием покрывал. Как ласточка, подумал он. Разбудить, обнять, а уже потом…

Голоса шептали в его голове, требовали, приказывали, подгоняли… Сопротивляясь им, молодой человек накрыл ладонями уши. Нет, они не сомнут, не растопчут его любовь к Маркете! На этот раз – нет.

Его лицо скривилось в мучительной гримасе, как лист пергамента в крепком кулаке. Он потянулся к любимой, растопырив, как слепой, пальцы – горячие слезы не давали ему возможности ничего увидеть. Потянулся, как тонущий тянется к берегу.

Раскинутые руки искали прошлое, то время, когда с ним была любовь красавицы-матери и забота отца, а он сам часами засиживался в королевской кунсткамере – чудо-ребенок, разбиравший часы и хитроумные механические игрушки и изумлявший учителей недетским умом.

Дон Юлий улыбнулся, устремив туманный взгляд через года к тому одинокому мальчику, водившему пальцами по красочным страницам загадочного манускрипта. К мальчику, проклятому кровью безумной бабки.

Рука королевского сына повисла над сияющими, расстелившимися по одеялу волосами. Пальцы нежно коснулись прядей. «Повернись, – молил он, – покажи лицо, заплаканное, кающееся за прегрешения передо мной!» Все было бы прощено, ведь он любил эту девушку с робкой, мальчишеской страстью, любил с того дня, когда впервые, много лет назад, увидел ее на странице книги.

Если бы она только улыбнулась, признавая и принимая его любовь к ней!

Ее улыбка заглушила бы голоса, эхом отдающиеся в темных, путаных коридорах его разума. Он ждал, когда она повернется.

Он ждал.

Мало-помалу улыбка меркла и таяла на его губах, а в висках у него все громче и настойчивее стучало сердце, отсчитывая секунды повисшей в комнате тишины.

Она не повернулась к нему. Одеяло все так же ровно поднималось и опускалось в такт ее дыханию.

Почему она не поворачивается? Почему? Она так нужна мне!

А потом Юлий услышал шепот.

Он задержал дыхание. Прислушался. Хор голосов, хор невообразимой армии демонов скандировал все громче и громче, и теперь уже никто не пытался заглушить их.

Почему она не хочет повернуться ко мне?

Принца передернуло. Без нее он беззащитен. А кроме нее, без нее некому отогнать голоса.

– Маркета! – крикнул он. – Маркета!!! Помоги мне! Проснись!

Дьявольский визг оглушал его, адский рев гремел в ушах. В одиночку ему не справиться. Он сжал виски, раздирая ногтями зеленовато-голубые вены, трепетавшие под тонкой вуалью кожи.