Живые бабы… Да где уж там, если дешевки, промышляющие на панели, не смотрели в его сторону и не соблазнялись ни за какие деньги… Даже те, кого приводил Платонов, отказывались от Яшки. И он постепенно привык к мертвым.

…Так уж случилось, но Яшка узнал о том, что любовница Платонова — Мартышка, подкинула в дом малютку. Беременность свою от всех скрыла — ни подруги, ни мать не догадывались. А он узнал… От сторожа, случайно.

Ох, и дралась Мартышка с ним, когда Яшка припутал ее у обочины. Никак не хотела идти с ним в лесополосу, подальше от глаз. Он почувствовал, что выдыхается, и пригрозил Женьке:

— Коль не уломаю тебя, угроблю твоего выблядка! Нынче же в клочья пущу! Живьем урою!

Мартышка поверила, испугалась. Этих коротких минут растерянности хватило Яшке. Истерзанную, он зашвырнул ее в кусты. Там, боясь за дочь, она рассказала, что бриллиант остался у воров в доме. В чемоданчике, под крышкой. С этим чемоданом она приехала в Березняки. Воры, прогнав, ничего не отдали, не впустили больше в дом никого из троих.

Умирая, она просила Яшку не трогать дочку…

Он хотел воспользоваться ею, пока жива. Но по дороге шли машины. Кое-кто из водителей заскакивал в кусты по нужде, и Яшка решил дождаться ночи…

— Как же уговорил вас Платонов убить двоих женщин? — прервал его воспоминания Рогачев.

— Он не просил о том.

— Значит, по своей воле расправились с ними? Но за что?

— Я был обязан Юрке. Понимаешь? Головой! Он попросил забрать бриллиант. Больше ничего. Добавил, что от камня зависит его жизнь. Когда-то моя была в его руках. Он меня выкупил и вытащил из зоны. Не будь Юрки, я не увидел бы воли. А коль обязан жизнью, пойдешь на все. Такое без слов и просьб ясно.

— Но зачем было убивать?

— Иль непонятно? Я целый месяц высматривал ее. А когда повезло — не до размышлений. Меня тоже не щадили. Да и она не думала о Юрке, подставила под разборку.

— А при чем здесь Екатерина? Эту за что убили?

— Она поселилась в том доме, где жили воры. Пока в нем бандюги были, никто близко подойти не смел. Когда переселенцы появились, я первым делом — к ним. Сказался прежним хозяином. Они меня взашей прогнали. Пронюхали, что прежний — погост сторожит. Мужик — за кол, баба за коромысло ухватилась. Черт знает, чего наговорили мне. Грозились.

Я все ждал, когда они дом приберут и хлам из него выкинут. Женька сказала, что ее чемодан доброго слова не стоит. Вот и караулил, когда переселенка выбросит его с мусором. Целый месяц вокруг дома ходил. Высматривал чемодан, но баба ничего не выкидывала. Тогда-то и решил подкараулить хозяйку. Терпенье лопнуло. Да и Юрий замолчал. Я понял, что он попал в беду. Я поймал переселенку на речке, — умолк Горелый.

— Как же взяли бриллиант? Она его с собой носила? — продолжал допрос следователь.

— С чего бы? Баба и не знала о нем. Отдала все сумки и чемоданы Фаризе. Та в них жратву таскала продавать на магистраль.

— Зачем же убили Катерину?

— Она не хотела сказать сразу, что чемодан не у нее. А мне каково? Ведь не слепой, видел, как живет эта семья. Дети — все в обновках. Сама баба всяк день кофты меняет. Мужик ее даже по дому в джинсах ходит. С каких хренов разжирели? Я испугался. Уж не нашли ль камешек? Не загнали ль какому-нибудь гаду?

— Ну, а когда узнали все, ведь могли живой отпустить? — спросил Рогачев.

— Не мог, — вздохнул Яшка.

— Почему?

— Запоздала она. Призналась, когда жизни не осталось. Волчицей защищалась. Готова была на куски порвать. А обзывала как грязно! Хуже бомжихи материлась. Я ведь и этой пригрозил с детьми расправиться. И тоже помогло. Раскололась насчет Фаризы… Но я уже не смог простить ей услышанного. И врубил напослед от всей души, — осклабился черным ртом Яшка.

— Не могли простить?! А как тогда полезли на нее?

— Отомстил за свое! Точку поставил. Я никому не прощал оскорблений. Ни живым, ни мертвым! — глянул на Рогачева пронзительно. И добавил: — Вот с тобой, думаешь, почему заговорил? Потому что третий ты такой в моей жизни. Не материшь, не трясешь кулаками перед рожей, не грозишь глаз на жопу натянуть. Не обзываешь, не цепляешься ко мне в горло. Я так устал защищаться от вашей стаи. Надо было мне родиться с волчьей мордой, чтоб познать цену человечьей толпе. Свирепее ее нет никого на свете, — Яшка с трудом перевел дух.

— Странно. Убивая и оскверняя трупы, вы же еще и окружающих вините в жестокости. Это что, обратное восприятие?

— Я убивал, чтоб выжил один из вас! Юрка! Он должен жить за себя и за меня. Он мог сбиться с курса. Но при этом не терял себя!

— Не о нем сейчас разговор. Расскажите, как получили камень? У Фаризы забрали?

— Я увидел ее вблизи всего один раз. В тот день долго возле их дома крутился. Приметил, что баба сумки моет и вешает за сараем сушиться. Поблизости от нее — никого. Ни мужика, ни стариков, ни детей. Я ждал, как голодный барбос! И все боялся, что Катерина обманула меня. Но ведь предупредил, если не сыщу свой чемодан, урою обоих ее выродков…

А Фариза будто терпенье мое испытывала. Нет бы все сумки и чемоданы разом притащить. По одному из дома выносила. Я уж глаза проглядел — где ж тот чемодан? Глядь! Батюшки! Несет! У меня аж мурашки по телу поскакали. Я в кустах тише зайца заглох, глаз с бабы не свожу от жути, чтоб не нащупала, не нашла мое сокровище. И мысленно тороплю ее поскорее повесить чемодан на просушку да отвалить.

А баба ни в какую. Уже помыла все и не уходит. Взялась по сумеркам подметать. Я выждал, когда потемней стало. Хотел незаметно чемодан спереть у нее из-за спины. Да эта дура как раз повернулась в мою сторону. Я ее оглушил, а сам — хвать чемодан и ходу через забор.

На полпути не выдержал. Решил проверить. Влез под подклад, отогнул картон. И нащупал. Все верно сказала та блядешка. Я, когда ее мордовал, брякнул, что она — курвица, украв тот камешек, человека под смерть подставила. Выходит, не сбрехал. А тут, когда глянул на бриллиант, аж прослезился. До чего хорош! Не будь я Юркиным обязанником, может, тоже в голову взбрело бы шальное.

— Вы действительно хотели его вернуть?

— Отдать! Но за деньги, как договорились. Потому с посланцами не стал встречаться, что в записке о деньгах ни слова не было. Я не дурак, чтоб даром отдавать. И с Юрки свое выдавил бы. Он трус. На него чуть надави, по самые яйца расколется.

— Вы знали, что крутые ищут вас?

— Слышал. Но они меня в глаза не видели. А по кличке меня сыскать невозможно. Ни в Березняках, ни фермер не знали ее. Это крутым Барин так меня назвал. Ну да ни хрена, кроме этой кликухи, они с него не выдавили.

— Значит, мысли оставить себе камешек не было? — спросил Рогачев.

— Нет. Зачем он мне? Я имел в свое время много. Да впрок не пошло. Вы о том знаете. С тех пор «золотой лихорадкой» не маюсь. Зона остудила. Если б не жадность, может, не получил бы срок и остался на воле. Теперь поумнел. Уже не коплю ничего. Ни на черный день, ни на завтра.