Андросов смотрел назад. Высокие белые фонтаны почти скрывали из виду стапель-палубу дока. Буксиры напряглись. Ледокол шатнуло особенно могучей волной, и Андросов почувствовал странное головокружение, томительно тянущее щекотание под ложечкой — первые признаки начинающейся морской болезни. Сколько раз выходил он в море, сколько штормов перенес, а вот не избавился от этих мучительных ощущений…

«Только не думать об этом, не поддаваться, — возникла настойчивая мысль. — Почему стою здесь без дела?» Но как будто свинцом наливались ноги, трудно было оторвать от поручней пальцы.

— Самочувствие как? — услышал он звонкий голос Фролова, встретил взгляд его задорных, блещущих отвагой глаз. Фролов стоял у фок-мачты, чуть придерживаясь за поручни, упруго покачиваясь на слегка расставленных крепких ногах. Он совсем не страдал от качки.

— Шибко бросает! — крикнул в ответ Андросов. Голос унесло ветром, звук выкрикнутых слов показался глухим и жалким в окружающем грохоте стихии.

— Все нормально!.. Товарищ Фролов! — во всю силу легких, так же, как капитан Потапов, проревел Ефим Авдеевич и увидел, что Фролов даже с каким-то недоумением отшатнулся от этого дикого крика.

Сливин ходил по мостику взад и вперед, надвинув фуражку на сосредоточенное, мокрое, воспаленное ветром лицо. Капитан Потапов врос в палубу у тумбы машинного телеграфа, смотрел неподвижно вдаль. Штурманы Курнаков, Чижов и Игнатьев то и дело выходили на мостик, всматриваясь в береговой рельеф, исчезали в дверях радиорубки.

— Слева по носу… вижу движущийся предмет… — услышал Андросов доклад молодого сигнальщика Михайлова.

Михайлов тоже явно страдал от качки. Его голос рвался. Прыгал в малиновых, стиснутых пальцах бинокль.

— Всмотритесь лучше, доложите еще раз точнее…

Это ответ Жукова — спокойный, требовательный, как будто острым лезвием прорезающий хаос.

Михайлов смотрел, опершись на поручни. Его шатнуло, одной рукой он вцепился в поручни, другой рукой крепче стиснул бинокль.

— Вижу крестовую веху… окрашенную черным… с красными полосами.

— Движется или стоит на месте?

— Стоит на месте.

— Продолжайте наблюдать…

Жуков шагнул к вахтенному офицеру, шел по шаткой и скользкой палубе точной, уверенной походкой.

— Слева по носу крестовая веха — черная с красными полосами, — доложил Жуков.

Михайлов снова вел биноклем по морю. Стоял теперь, показалось Андросову, тверже, прямее.

— Что еще видите, Михайлов? — послышался требовательный голос Жукова.

Михайлов молчал.

— Ближе — кабельтова на два — к берегу смотрите!

Михайлов всматривался. Повернулся к Жукову. Порыв мокрого ветра забил ему рот, перехватил дыхание.

— Красная веха…

— Сигнальщики! — загремел голос капитана первого ранга. — Напишите «Топазу»: подойти к доку с подветренной стороны, удерживать его от сноса.

— Есть написать «Топазу» — подойти к доку с подветренной стороны, удерживать его от сноса! — крикнул Фролов, быстро набирая сигнальные флаги из сетки.

Качающееся, клочковатое, оловянно-серое море мчалось внизу. Наверху проносилось качающееся, клочковатое, оловянно-серое небо…

«Вот основное. Постараться забыть о качке, сосредоточиться на другом». Андросов хорошо усвоил это правило еще в военные годы, когда, бывало, корабль, на котором служил, начинало трепать свежей волной, а он шел на боевые посты, к людям, — и мысли об успешном завершении похода заставляли забывать обо всем, кроме дела.

Он разжал сведенные на кронштейне пальцы, и ноги сразу, будто сами собой, побежали по накренившемуся мостику к другому борту.

Ему удалось ухватиться за скользкий поручень трапа. Спустился вниз по ускользающим из-под ног ступенькам, пробежал среди захлестывающей ноги пены, добрался до кормовой лебедки.

Совсем невдалеке видны были окруженный пенными водоворотами док, маленькие фигурки в бескозырках и в брезентовых куртках.

Они двигались уверенно и быстро, работая с тросами, и так же уверенно и точно работали у кормовой лебедки «Прончищева» военные моряки и матросы ледокола с боцманом Птицыным во главе.

Переводя дух, Андросов остановился возле лебедки. Осмотревшись, увидел синевато-бледное, страдальческое лицо одного из матросов. Матрос не участвовал в общем труде, ухватившись за фальшборт, почти обвис над кипящими, взлетающими у самого его лица волнами.

— Товарищ Шебуев! — позвал Андросов. Чувствовал, как поднимается тошнотное головокружение, как холодный болезненный пот проступает на лбу, но твердо шагнул к матросу.

— Товарищ Шебуев!

Матрос повернул к нему осунувшееся лицо.

— Очень порадовался бы кое-кто здесь на берегу, если бы не осилили шторма мы, советские мореходы!

Матрос попытался распрямиться.

— Комсомолец Шебуев! Смотрите — все товарищи ваши работают! Неужели не осилите себя самого! Ремень туже подтяните, на воду не смотрите… Думайте, как лучше выполнить свой долг.

С силой, неожиданной для себя самого, он поддержал матроса, шагнувшего к лебедке.

— Осилю… товарищ капитан третьего ранга! — сказал сквозь зубы Шебуев. Затянул непослушными пальцами ремень. Краска возвращалась на его лицо. В следующий момент еще уверенней ухватился за трос, потянул его вместе с другими…

В зимнюю кампанию этого года «Прончищев» много и плодотворно работал в тяжелых льдах Балтийского моря.

Он расчищал путь затертым льдами кораблям, буксировал суда, потерявшие собственный ход. Ледокол сам однажды был на краю гибели: его несло бортом на скалистый остров Калке, команда готовилась спускать шлюпки, но выдержка капитана и экипажа спасла судно от аварии.

Когда торосистый лед затер транспорт «Магадан», сломал ему руль и лишь с помощью наших самолетов команда транспорта получала пищу и пресную воду, «Прончищев» пробился к «Магадану», вывел его из ледяного плена.

И ныне в штормящем море моряки ледокола уверенно несут вахту на верхней палубе и у машин.

Андросов спустился в котельное отделение. Горячий, рокочущий воздух как кипятком обдал его. Подавив вновь возникшую тошнотную слабость, сбежал по стальным трапам, шел узкими треугольными проходами между горячими котлами, туда, где глубоко под верхней палубой гудело в топках оранжево-желтое пламя.

Деловито управляли здесь механики и кочегары механизмами, рождающими огненную кровь ледокола.

В жарких недрах «Прончищева» сильнее чувствовалась качка, было трудно ходить по скользким решетчатым площадкам, перекрывшим ярусы машинного зала и кочегарки.

Огромные шатуны взлетали и опускались в электрическом свете.

В топках гудело нефтяное пламя.