– Я не могу его принять. – Я выдавливаю из себя эти слова, хотя все внутри меня кричит, чтобы я крепко держалась за этот кулон и не отпускала его. – Он… огромный. И я могу только предположить, сколько он стоил. Наверняка больше, чем все, что я имею, вместе взятое.

– Он подходит тебе идеально, – говорит Джексон, отведя камень в сторону и запечатлев поцелуй на моей коже под ним.

– Справедливости ради надо сказать, что он идеально подходит любой женщине. – Моя рука тянется к камню сама собой. Мне не хочется его отдавать – Он прекрасен.

– Что ж, тогда вы замечательно дополняете друг друга.

– О боже, – стону я. – Это так мелодраматично.

– Да, – соглашается он и чуть заметно пожимает плечами, как бы говоря: тут ты меня подловила. – А ты так прекрасна.

Я смеюсь, но прежде, чем успеваю сказать что-то еще, он целует меня опять, целует по-настоящему, и все, что я собиралась высказать, сразу же вылетает у меня из головы.

Я открываюсь ему, наслаждаясь тем, как его губы движутся по моим. И еще больше тем, как он водит языком по уголкам моего рта, затем нежно царапает клыком по моей нижней губе.

Меня пробирает трепет, когда его губы движутся ниже, по моему подбородку, по горлу. Я еще никогда не чувствовала ничего подобного, никогда не думала, что могу испытывать подобные чувства. Физически и эмоционально это почти что сносит крышу – но в самом лучшем смысле этих слов.

– Тебе холодно, – говорит он, превратно истолковав мою дрожь. – Давай вернемся внутрь.

Я не хочу возвращаться внутрь, не хочу, чтобы этой волшебной, мистической ночи пришел конец. Но когда Джексон отстраняется, на меня обрушивается холод, и я дрожу опять. Он поднимает меня и практически заталкивает в окно.

Затем следует за мной, захлопывает за нами окно. Я тянусь к нему, чувствуя себя немного обделенной теперь, когда мы вновь оказались в реальном мире вместо того, чтобы танцевать в небесах. Но я обнаруживаю, что, когда у Джексона есть цель, его невозможно остановить, особенно если эта цель включает в себя нечто такое, что, по его мнению, важно для моей безопасности и покоя. А потому я сжимаю кулон, который мне так не хочется снимать, и жду, чтобы он и дальше следовал своей цели.

Не проходит и нескольких минут, как я с его помощью закутываюсь в новое одеяло, и мы оба держим в руках по чашке чая. Я отпиваю глоток, затем еще один, потому что у этого чая чудесный вкус.

– Что это? – вопрошаю я, поднеся чашку к носу, чтобы вдохнуть аромат. Этот чай благоухает апельсином, а также корицей, шалфеем и парой других запахов, которые я не могу распознать.

– Это мой самый любимый из травяных чаев Лии. Она принесла его мне во второй половине дня – это было, если можно так выразиться, что-то вроде искупительной жертвы.

– Травяной чай Лии? – Я не могу скрыть своего удивления, учитывая то, о чем мы с ней говорили сегодня утром. Я отпиваю еще один глоток – это не похоже на тот чай, которым Лия поила меня на прошлой неделе, у этого вкус более пряный, но очень приятный.

– Да, поверь мне, я знаю. Открывая дверь, я никак не ожидал увидеть там ее. – Он пожимает плечами. – Но Лия сказала, что сегодня утром с ней говорила ты и с тех пор она просто не может не думать обо мне. Долго она не задержалась, только принесла мне этот чай и сказала, что, если я не против, она готова попытаться вернуться к прежнему положению вещей.

– А ты не против? – спрашиваю я, испытав бурную радость при мысли, что Джексон сможет вновь обрести хотя бы малую толику того, что потерял.

– Я хочу попробовать, – отвечает он. – Я не знаю, как это будет и что это значит, но мне хочется попытаться. Благодаря тебе.

– Я ничего не делала, – говорю я. – Это все вы двое.

– По-моему, это не так.

– А по-моему, так. Вообще-то… – Я замолкаю, глядя, как он допивает свой чай и отставляет чашку. Его глаза горят – видно, что он чего-то хочет, и я понимаю, что предмет его желаний – это я.

Я отставляю в сторону мой недопитый чай и подаюсь к Джексону – все во мне тянется к нему.

Он, рыча, притягивает меня к себе, утыкается лицом в изгиб между моими шеей и плечом и покрывает его чувствительную кожу неспешными, долгими поцелуями. Я трепещу, прижимаюсь к Джексону теснее, упиваясь тем, как его губы скользят по моему плечу, потом по руке к локтю. Тем, как его рука гладит мою спину сквозь тонкую материю платья.

Обычно, когда я встречаюсь с ним, на мне бывает надето несколько слоев одежды – свитера, толстовки, плотные флисовые штаны. Теперь же я чувствую тепло его ладони сквозь тонкую материю этого платья. Чувствую, как подушечки его пальцев скользят по моим лопаткам.

Это очень, очень приятное чувство. Настолько приятное, что я приникаю к нему и позволяю ему касаться меня везде, где он того хочет, и так, как он того хочет.

Не знаю, как долго мы стоим вот так и он касается, целует и ласкает меня.

Достаточно долго, чтобы все внутри меня превратилось в расплавленный свечной воск.

Достаточно долго, чтобы каждая клеточка в моем теле запылала огнем.

И более чем достаточно, чтобы еще больше влюбиться в Джексона Вегу.

От него так чудесно пахнет, он так чудесен на вкус, у него такие чудесные прикосновения, что я могу думать только о нем. И хочу только его.

И когда он царапает своими клыками нежную кожу моего горла, все внутри меня замирает в предвкушении.

– Можно? – шепчет он, обдавая мою кожу своим теплым дыханием.

– Пожалуйста, – отвечаю я, выгнув шею, чтобы дать ему более удобный доступ.

Он неспешно очерчивает клыками круг на моей груди чуть выше сердца.

– Ты точно уверена? – спрашивает он, и его сдержанность и забота только заставляют меня хотеть Джексона еще сильнее.

– Да, – выдыхаю я, и мои руки скользят по его талии, прижимая теснее к себе. – Да, да, да.

Видимо, это то подтверждение, которого он ожидал, поскольку пару секунд спустя в мою шею вонзаются его клыки.

Меня пронизывает то же блаженство, что и в первый раз. Теплое, медленное, сладкое. И я отдаюсь ему, потому что знаю, что могу это сделать. Потому что знаю, что Джексон ни за что не заберет у меня чересчур много крови.

Он ни за что не сделает ничего такого, что причинило бы мне вред.

Я провожу ладонями по спине снизу вверх, зарываюсь пальцами в шелк его волос и задираю голову еще больше, чтобы дать ему более удобный доступ. Он издает вздох, его клыки вонзаются глубже, и сосание становится более настойчивым, более интенсивным.

Чем дольше он сосет мою кровь, тем глубже я погружаюсь в блаженство и тем больше хочу ему отдаться.

Но медленно, постепенно тепло, которое я чувствую в его объятиях, сменяется холодом, который грозит поглотить меня целиком. Сменяется медленно надвигающейся летаргией, из-за которой мне становится трудно думать и еще труднее двигаться и дышать.