— Говорят, будто вы Луку Самарыча угробили, — залопотала с порога амазонка. — Но я-то, конечно, не верю этому. Понимаю, что это какой-то хитрый маневр в вашем духе. Может, даже из-за меня?

Она пыхнула папиросой, и дым рассеялся по залу девственными ромашками.

— Слышь, скотобаза, в смысле бугаи безрогие, — нежно и доверчиво обратилась к нам амазонка. — Без Луки Самарыча я уже никак не могу. Только подумаю, что он лежит на диване и все плачет по мне, прямо за прилавком начинаю рыдать. Даже обвешивать и обсчитывать забываю. И так хорошо мне, так сладко на душе!

По ланитам бой-бабы потекли чистые слезы.

— Если Лука Самарыч в чем-нибудь сейчас нуждается, обязательно сообщите мне через тетю Настю, — потребовала она. — Ну, передавайте ему тайный привет… от женщины, любящей навек. Он поймет, кто это. Скажите, что она с ума сходит.

Она помялась:

— И еще передайте… поцелуй.

Потом спохватилась:

— И еще пирожки. Сама пекла. Тайно. Ночью.

Мы не выдержали и тоже захотели всхлипнуть. И всхлипнули бы. Но нас уже втягивал в большую международную интригу полпред заокеанских неогигантов:

— Джентльмены ушкуйники! Должен признать: вы тонкие дипломаты. Всех сбили с толку. Мои интуристы в восхищении. Ох, мол, эти русские хитрецы! Бросить в набежавшую волну… своего атамана! Да ведь кому суждено быть повешенным, ни за что не утонет.

— Вери гуд, мистеры бурлаки, что я вам сейчас скажу! Лука Самарыч моих америкашек прямо околдовал. Бутылки за борт больше не швыряют. У Жигулевских ворот кланяются в пояс Волге-матушке. Сейчас вот разучивают под моим руководством русскую поговорку: «Деньги — это зло». Короче, сходят с ума и не лечатся. Полный бьютифул.

— Сэры мыслители с разбойным уклоном, так держать! Хотите, организуем в защиту атамана ноту протеста? Если надо, даже от американского президента. По линии ООН — вообще раз плюнуть. А сейчас распишитесь в ведомости специального фонда «Свободу герою Самарской Луки!». Мне, как всегда, — девяносто процентов, остальные передайте нашему славному Луке Самарычу. Пусть живет и здравствует на радость американским подданным. А уж как вернется он легендарным, то америкашкам так будет всё подано, да и поддано… дань девать будет некуда.

Мы всхлипнули. Да, собрались-таки наконец. Правда, не по поводу удивительных забав американских граждан. Не успел их лазутчик и пособник улетучиться под звуки знаменитой уличной песенки «Не валяй дурака, Америка!» (которую за неимением партитуры гимна США исполнила дверь «Утеса»), как нам была вручена срочная фототелеграмма. Ее прислала от имени прелестных елочек-сосеночек Урала, Сибири и Дальнего Востока незабвенная супердушечка Дуся. Ну как тут было не всхлипнуть!

«Неужели действительно погиб наш славный Лука Самарыч? — телеграфировала душка. — Тот самый Лука Самарыч, который дубовый истукан и который способен оживать и любить крепче всех прочих истуканов? Нет, не верим, что он мог утонуть! Ведь дерево, даже дуб, не тонет».

«Если же все-таки случилась беда, — продолжала сердобольная Дуся, — укажите нам место, где находится топляк. Мы поднимем его, высушим, реставрируем и оживим».

«Для осуществления этого акта готовы прибыть на Самарскую Луку незамедлительно, — заверяла телеграмма от имени любвеобильных елочек-сосеночек. — Встречать не надо. Найдем вас сами».

Ну как тут не всхлипнуть еще раз! И мы обязательно это сделали бы, но барная стойка уже стонала от нетерпения. Мы дружно окружили барную стойку и занесли над ней щедрые подаяния от «Интуриста», как вдруг…

— Ура!

Да, да, не «атас», а именно «ура» прокричала по-гвардейски наша дверь. Причем троекратно, да еще на западноевропейский манер:

— Гип-гип-гип, ура-а-а!

Тебе, читатель, сроду не догадаться, что за петрушка такая. Но весь Колдыбан хорошо знает, что таким образом приветствует и славит своего шефа поросенковская свита. Потому что Поросенков, выйдя по моде из КПСС, сразу же объявил себя либералом и поборником общечеловеческих, то есть западных, ценностей. С тех пор его окружение и надрывается на запманер, словно перед ними — принц датский.

Итак, гип-гип-гип — и вот посреди зала уже стоит и гип-гип-гипнотизирует нас своим начальственным взором сам колдыбанский мэр Поросенков.

— Уважаемый электорат, дорогие налогоплательщики! — официально, как на митинге, сказал мэр. — На предмет Луки Самарыча нами допущена грубая политическая ошибка.

— Губернатор, а он же, как вы знаете, Свинокотлетов, вчера меня отчитал, — уже доверительно, словно в родной компании с олигархами и рэкетирами, сообщил мэр. — «Как это, — кричал губернатор, а он же Свинокотлетов, — как получается, что у нас герои среди бела дня тонут? Как бы этот герой нас за собой на дно не потянул. Когда через пять минут до Москвы дойдет, что мы проявили удивительный бюрократизм. Во всех президиумах и генсоветах сплошь олигархи, рэкетиры да чокнутые правозащитники восседают, а легендарный герой на дне залежался!»

— Да я и сам не дурак, — совсем по-родственному, как у себя дома на кухне, признался мэр. — Выборы на носу. Если за меня Лука Самарыч голос подаст, мне ни рэкетиры наши, ни левая оппозиция — не указ.

— Конечно, Лука Самарыч — герой. Но и мэр Поросенков — не лапоть, не калоша, не губернатор Свинокотлетов. Может, я тоже легендарным стану. Не героем, конечно. Мэром. Дайте мне только пять минут. В смысле изберите еще на пять лет.

— Уважаемые налогоплательщики и избиратели! — сно ва как бы взошел на трибуну мэр. — Мы должны приложить все усилия, чтобы легендарный Лука Самарыч как можно скорее вернулся к активной и плодотворной общественной деятельности на благо родного Колдыбана.

— Но это же безумие! — воскликнули мы в полной растерянности, иначе по-московски.

— Юрий Цезаревич! — взмолились мы в полной растерянности. — Почему вы отмалчиваетесь?

— В стенах МуПОП № 13 «Утес» запрещается безумствовать.

— Потребуйте от посетителей, чтобы они опомнились и одумались!

Но эта паника по-московски была, конечно же, обречена на провал.

— При чем тут я? — удивился лукавый Подстаканников. — Я всего лишь бармен. А соратники и сподвижники Луки Самарыча — вы, и никто иной.

— Вот именно, — строго подтвердил Поросенков. — Дело бармена — озвучить особый тост. В смысле за возвращение Луки Самарыча. А ваше дело, соратники и сподвижники, — вернуть нам Луку Самарыча. И вы уж, пожалуйста, оправдайте доверие. Лично мое, мэра Поросенкова, а равно доверие всего Колдыбана.

Он шагнул на порог. Дверь сама распахнулась настежь. Мы увидели весь Колдыбан. Если точно — мэрскую свиту. Но она у Поросенкова такая многочисленная, что, может, даже и превосходит числом все население Колдыбана.

— Самарыч жил! Самарыч жив! Самарыч будет жить! — вспомнив, очевидно, свои советские университеты, прогорланил Поросенков.