Дугин, тоже там присутствовавший, утверждает, что выстрелить им не дали, а только зарядить. Судя по его рассказам, в поездке не все было гладко. «Были русские патриоты, которые говорили, что мы не должны ввязываться в спор славян, на что Проханов очень спокойно заметил, что на самом деле есть только две стороны — либо они, либо мы, даже если мы ошибаемся, все равно надо быть на одной стороне, — чем озвучил близкие мне позиции». На автобусе они въехали на территорию Боснии-Герцеговины — Бацанский брод, «наше», то есть сербское, место, которое оказалось между хорватами, с одной стороны, и мусульманами, с другой. Стреляли там отовсюду, но пока некоторые писатели, по свидетельству Дугина, забились под сиденье и боялись вздрогнуть, «Проханов вел себя крайне стоически, ходил спокойно, кивал четникам, которые обороняли дорогу и говорили „Пригнитесь!“ — и даже выискивал детали для своего „жигуленка“. Он сказал очень смешно: „В каждом из нас есть что-то от мародера“, — и показал какую-то шестеренку или прокладку. А там все разбитое, разваленное, машины в воздух взлетают. Близкие автоматные очереди, свистящие пули. Проханов вел себя очень иронично, так, наверное, вел бы себя Эрнст Юнгер под бомбежками. Приятное и освежающее поведение». Однажды они ночевали в каком-то общежитии и уже собирались ложиться после очередного освежающего разговора, но тут под окнами разразилась настоящая пальба. Им удалось выехать оттуда, вскоре выяснилось, что через пять минут после отъезда гостиница была разрушена прямым попаданием снаряда. «Все это вызывало у него жизнерадостность, веселье».

Проханов получает благословение иеромонаха Филадельфа на создание Фронта национального спасения.

Сам Проханов рассказывает об этом без улыбки. Самое сильное впечатление на него произвел Вуковар. «Мы въехали в город — конец XX века, средней величины европейский город — там не было ни одного целого дома. Этот город был, как Ковентри или как Дрезден, весь разгромлен. Деревья стоят страшные, расщепленные снарядами. Церкви разрушенные. Ангелы со следами ран ужасных. Город был уничтожен военными арсеналами, предназначенными для Третьей мировой войны. Вот что такое этническая гражданская война в условиях Третьей мировой. Тотальная война». Эти явно болезненные впечатления не помешали ему в июне 1995 года, после начала бомбардировок самолетами НАТО позиций боснийских сербов, отбить Радовану Караджичу телеграмму следующего содержания: «Сербы, сбивайте их самолеты!».

Между тем Сербией — ну если не интервенцией, то гражданской войной — пахло в самой России. К 1992-му к ней могли привести множество факторов: социальное расслоение — обнищание и обогащение, бандитский капитализм малиновых пиджаков, Ельцин с замашками самодура, сильный парламент, обладавший реальной возможностью смещать президента, накапливавшиеся противоречия среди про- и антиельцинских олигархических групп, честолюбие Хасбулатова, зависть Руцкого к Ельцину. Едва ли не каждый день в Москве бушуют митинги, причем уже не рутинно-однообразные, как в конце 80-х, а торжественно-помпезные, каждый — как ноябрьский парад 1941 года.

23 февраля 1992 года патриотическая колонна спускается вниз по Тверской, к Вечному огню и Кремлю. Проханов в нахлобученной на лоб ушанке марширует в первом ряду, любезно поддерживая под руку вдову маршала Ахромеева. Справа от него печатают шаг Алкснис, Варенников, Зюганов. На митинге на Манежной на трибуну вырывается его тогдашний кумир Невзоров, размахивая последним флагом с крейсера «Аврора», который ему удалось уберечь от демократов и, чуть ли не обмотав вокруг пояса, доставить в Москву.

Что касается вдовы маршала Ахромеева, то он даже не сможет проводить ее до подъезда — в тот же день он должен гнать в Лефортово: его вызвало следственное управление Министерства безопасности РФ, чтобы вручить письмо с просьбой открыть следственным органам материалы, связанные с публикацией статьи «Преступник Ельцин должен уйти!», где, в частности, сообщалось о том, что 4 декабря во время 7-го («красно-коричневого») съезда депутатов должен произойти государственный переворот. С этого момента, кстати, начинается одна из громких судебных саг, отчеты о которой печатаются в каждом «Дне» на первой полосе, под шапкой «Проханов против Ельцина». Газета на грани разорения и закрытия — ей грозит ответственность по 6-миллионному иску. Несмотря на кровожадность Ельцина, о «басманном правосудии» тогда речи не было, и все кончилось благополучно, настолько, что уже через несколько недель патриотический таблоид вышел под шапкой «Проханов победил Ельцина!». Это был не последний (выигранный) судебный процесс.

1 мая демонстрация патриотов наталкивается на стальные щиты омоновцев. Ее разгоняют водометами. 9 мая, если верить не только «Дню», но и «Коммерсанту», на улицу выходят 300 000 патриотов. 22 июня в Москве одновременно проходило два митинга, посвященные началу войны. Один официальный, инспирированный мэрией, клокотал на Манежной площади. Среди прочих там выступал, например, Маресьев — в школьные времена прохановский кумир, эталон героя, а с недавних пор еще и сосед, живший двумя этажами ниже. Оппозиция же собрала «своих» ветеранов в районе Останкино; там же разместился Анпилов с «Трудовой Россией» и развернул палаточный городок с пикетами. Это уже было несанкционированно, и ОМОН сначала отдал приказ «всем сесть на асфальт!», а затем прошел сквозь ряды митингующих с резиновыми дубинками, громя всех, в том числе писателей, Юрия Бондарева, налево и направо. Проханов, естественно, явившийся в Останкино, обалдев от того, что войска избивают ветеранов, «вырвался из бойни», сел в свою машину и помчался на митинг на Манежную — чтобы открыть лояльной властям толпе правду о том, что в это время таких же ветеранов лупит дубинами ОМОН. Там он увидел своего соседа, его долго не пускали на грузовик, наконец, ему удалось вскарабкаться, и он начал орать в толпу: «Наших бьют!». Микрофон мгновенно отключили, и он начал орать так, срывая горло. Кончилось тем, что грузовик двинулся — «и вот толпа, я кричу что-то безумное, а он меня увозит». Не поверив в добрые намерения водителя и предположив, что может оказаться не то в Кремле, не то на Лубянке, он спрыгнул с грузовика, разорвав себе брюки и повредив ногу.

Первая его схватка с ОМОНом состоялась в ходе митинга подполковника Терехова на Тверской, рядом со строящимся «Мариоттом». Чтобы докричаться до задних рядов, лидеры оппозиции карабкались по строительным лесам и орали в «красную» толпу крамольные речи, призывая идти вниз, на Кремль.

— Как высоко вам удалось залезть? На какой этаж?

— Ну не знаю, на третий, наверно. На тот, где были настилы и откуда была видна толпа. Нам уже стало известно, что в районе Маяковки Тверскую перегородили, стояли грузовики, а перед ними омоновцы со щитами. Терехов позвал народ в поход, и мы спустились, выстроились в цепь, взялись под локоть, справа от меня стоял Алкснис, мы шли в первой шеренге, потому что вожди должны идти впереди. И мы двинулись.

Действительно, рядом с рестораном «София», нынешним «Ростиксом», они увидели стену омоновцев. Те подпустили их поближе и принялись колотить в стеклопластиковые щиты резиновыми дубинами. Это произвело на демонстрантов известный эффект — «по-видимому, что-то такое чувствовали расчеты противотанковых ружей, когда танки на них надвигались», но они продолжали сближаться. Когда идти больше было некуда, Проханов покрепче схватился за Алксниса и, удвоив свой вес, врезал ногой в щит. Дальше началась мясорубка, но атакующим все-таки удалось как-то протиснуться сквозь ОМОН и перегородившие Тверскую грузовики. До Кремля они так и не дошли, основной массив был удержан, но, в любом случае, ему было по пути — жил-то он на Пушкинской.