ты, знаешь ли, интересный человек. Все вы интересные люди, потому что столько лет обтяпываете свои делишки, а не находитесь на положенном вам месте: в тюряге на Рифах. Сколько вы там торговцев, контрабандистов и прочих на тот свет-то спровадили, а? Сколько сделочек провернули? Чуешь этот вкусный запах рифских водорослей? Так вот, сказал самый лучший и неподкупный законник Жейлор, — вы всё равно будете на Рифах, потому что я уже неплохо так потрудился. И вскоре ваши сволочные рожи перестанут позорить Корпус — он, понимаешь ли, был идейным, Жейлор, он все радел о моральном облике законничества в целом… Но ты, вроде как, довольно мелкая сошка, интересный человек, и не замазался в совсем уж страшных вещах, и долг свой попутно еще старался выполнять, хоть и делал это из рук вон худо. Так что ты сейчас выпьешь малость вон той бирюзовой жидкости, а потом расскажешь мне всё, что знаешь о делишках своих товарищей. А потом я позволю тебе тихо и незаметно уволиться и сбежать, куда тебе там заблагорассудится — и нет, твоего имени я, конечно же, на суде не назову. Потому что я сегодня очень добрый и настроение хорошее. Но ты, интересный человек, можешь и не пить, потому что у меня есть еще штук пятнадцать менее интересных людей. И очень много бирюзовой жидкости. И знаешь, какие среди них есть сволочи-то, а? Совершеннейшие. Которые просто вот так, и без зелья продадут тебя с товарищами для своего же собственного удовольствия. Так что смотри — какую я штуку хорошую тебе предлагаю: ты давай их предавай, пока тебя не предали. А уж я свое слово держу, все же знают, что слово Архаса Жейлора — прочнее стали…

Тут я прервался на то, чтобы ухватить теплую булочку — чудо просто, ароматное тесто так и сминается под пальцами. Аманда задумчиво цокала языком, не сводя с меня зачарованных глаз.

Жаль, вместо ее премилого личика перед глазами стоял сухопарый Архас Жейлор — с жесткой линией рта и такой тяжелой челюстью, что мог бы загрызть насмерть любого волкодава. Седенькие волосы аккуратно расчесаны, чтобы скрыть залысины. Военная выправка и тяжёлый взгляд, в котором явственно светится: ты, предатель Корпуса и отрыжка мантикоры, жить на свете не должен, а я в тебя милосердием с размаху кидаюсь, понимаешь ли.

Так — что не увернуться.

— Славный он был малый, Жейлор, — добавил я, прожевав булочку. — Из отдела Тайных и Внутренних, за самые сложные дела брался. Уважали его — во как. Человеком-принципом звали, прочили преподавательство в учебке, на старости-то лет… И уж если он решил кого облагодетельствовать — тут дело мертвое, само собой. Недотепа-законник ломался не особенно долго: предложение было хорошим и единственным, сбежать, раз уж Жейлор взял в разработку — вряд ли получилось бы… Так что был у них долгий разговор под бирюзовую жидкость, и старина Архас, надо думать, многое из него почерпнул — хотя и сам знал и впрямь достаточно, тут он не врал. Но недотепа-законник уж постарался себя выгородить, сдавая товарищей от души: у него, вроде, были какие-то там причины — ну, семья, хозяйство, в тюрьму не хочется… Неподкупный дознаватель Жейлор даже восхитился — нечасто, говорит, такую мразь встретишь, ух ты. Потом похлопал рукой по плечу и отправил в камеру до суда. А на суде недотепе-законнику влепили двадцать лет в Восточном блоке тюрьмы Рифов. Представляешь, какая у него была физиономия, а?

— Представляю, — мечтательно промурлыкала Аманда. — Ах, медовый… наверное, несчастный законник очень удивился?

— Да уж, знатно обалдел — спасибо, что не стал орать на весь зал суда в сторону Жейлора что-то вроде «Ты обещал, ты обещал». Старина Архас поступил по своему разумению. Ему нужны были сведения — вот он и пообещал за них то, что их помогло получить. Поступился меньшим принципом ради большего: дать слово преступнику — да пожалуйста, а вот отпустить преступника — на такое он уж никак не мог пойти. Одно было хорошо: на суде остолопа-законника так и не назвали предателем. Так что его хотя бы не придушили свои же — они очень любопытствовали узнать, кто это так всё о них разболтал. Вот так и вышло, что незадачливый законник угодил на Восточные Рифы в теплой компании своих же бывших товарищей. Которым, к тому же, было очень интересно — а кто это их всех сдал? Спасибо еще, что особенно рьяные ребята и главари загремели на Северные Рифы, к смертникам… а кто-то так и вовсе никуда не загремел, отмазался. Но всё равно получается какая-то уж слишком грустная сказочка, а?

Бессознательно потер запястье — будто там еще оставался алый, вечно раздраженный и истекающий сукровицей след от браслета, блокирующего магию — «глушилки», которая постоянно норовила прищемить кожу.

Рифы — скорее уж страшная сказочка. Чёртовы забои, где задыхаешься от недостатка воздуха, и бескрайние поля водорослей, и песни сирен вдалеке, и море тянет руки — ждет кораблей, и бесконечный шум «костоломки», вечного сторожа тюрьмы…

— Ах, Рифы, пряничный мой! Я столько слышала о них и о тюрьме — и я бы сложила дивные песни, если бы ты рассказал…

— О, тут, знаешь ли, на отдельную историю. Но уж если начну сегодня, то мы тут с тобой, чего доброго, до поздней ночи засидимся.

— Нойя любят истории, — мурлыкнула Аманда, соблазнительно располагаясь еще поближе. — Готовы слушать до поздней ночи. Даже… — Шепот у нее прямо-таки обжигал, — до утра.

Стоп-стоп, а это, кажись, я ее планировал соблазнять? Потому что мне как-то кажется, что мы как-то внезапно меняемся ролями.

— Договорились. Оставим это для какой-нибудь ночи… или для какого-нибудь утра. А пока что скажу так, что бывшему законнику не очень-то понравилось на Рифах: тут, понимаешь, прежние товарищи смотрят подозрительно, да и заключенные какие-то недружелюбные, и охрана злая, с кусачими, между прочим, жезлами. Да, и еще был там один дознаватель, так тот вообще на голову отбитый. Словом, незадачливый законник как-то подумал, да и решил, что не протянет он в таких условиях двадцать лет. И десять не протянет. И пять — тоже вряд ли. А потому он взял да и сбежал самым таинственным образом — не один, понятное дело, в побег ушло что-то около десятка… вот только всё это окутано тайной — и как они бежали, и что с ними сталось потом…

— Но неужели же их не нашли? — глаза у нойя так и блестят, как огранённые опалы на свету. И немножко отливают бирюзой, будто