— А теперь подмойся сверху и снизу.

Гал опускает губку в горячую воду, прижимает ее к члену, смеется, я тоже смеюсь, шлюха срывает с постели простыни, комкает их в руках:

— Оставайтесь здесь, я пойду поищу чистые.

Она уходит, Гал встает, горячая вода струится по его ногам на линолеум; мой член стоит; я поднимаюсь, Гал прижимает губку к животу, я отбираю ее у него, тру его плечи, живот, ляжки, Гал снова садится на биде; я отдаю ему губку, он смеется:

— А теперь подмойся сверху и снизу.

Шлюха останавливается на пороге, услышав мой хриплый смех, смотрит на пол, на постель, на матрас, на мои забрызганные водой шорты; Гал, опустив голову, трет губкой член и ляжки, его плечи дрожат от смеха:

— Мойтесь побыстрее; сегодня праздник, вы пойдете со мной; вы — мои свободные братья. Мадам Теодора угостит вас пирожными. Гал одевается, шлюха чистит щеткой его шорты, я говорю:

— Я хочу спать, я, пожалуй, не пойду на праздник. Гал вздрагивает.

— А ты иди, принесешь мне пирожное. Шлюха берет Гала за руку.

— Я скоро приду тебя проведать; застели постель и не забудь разуться.

Они выходят, двери хлопают; вымытые, надушенные шлюхи, выгнав клиентов, с визгом спускаются по лестнице.

Я разуваюсь, ложусь на кровать, засыпаю, ветер открывает окно, опрокидывает лампу в изголовье кровати, мои плечи, спина, поясница, член горят, небо давит мне на грудь, нож вспарывает мой живот, протыкает горло, моя мать обрезает веревку, от твоих поцелуев просыпается мое сердце, уходи, пусть крысы из бездны сожрут тебя, блядь, пусть крысы из бездны растянут твою жопу, а чайки — твой рот. Я в Экбатане, в месте, слишком чистом для тебя, пожирательница запястий. Дверь открывается:

— Ты не спишь?

— Нет, подойди ко мне.

— Меня зовут Антигона. Этим летом у меня были первые месячные.

— Меня зовут Виннету, я убил мою мать.

— У тебя теплый живот, от тебя хорошо пахнет. Мадам Теодора посадила Гала к себе на колени. Она сказала, что вы останетесь здесь до возвращения лакея. Однажды утром вошел молодой человек, я взяла у него чемодан, сняла с него пальто, мое сердце часто забилось: это был мой первый мужчина; я гладила его светлые волосы, он забрал у меня чемодан; мой корсаж был приоткрыт, мадам Теодора вышла из своей комнаты; он сел на мою кровать, я открыла кран с горячей водой, он подставил свою голову под дымящуюся струю, вытерся полотенцем, которое я ему подала; он молчал, гладил мои ресницы и плечи, я разделась у батареи, его пальцы дрожали на кромке моих трусиков, я легла на кровать, раздвинув ноги; он разделся, не снял только хлопковые трусы, лег рядом со мной, я дышала ему в ухо, гладила ладонью его живот; я сняла с него трусы и дотронулась до его трепещущего члена, он перевалился на меня, от его груди пахло угольной пылью; в его волосах мои ногти давили хлопья сажи, мой язык слизывал их с его ресниц.

Я мою, пачкаю, мою, плюю и лижу; молодой человек отодвигает ногой чемодан, он говорит, приподнявшись на кулаках:

— Послушай, в моей груди клокочет революция, в полдень она брызнет с моих губ во все губы Экбатана. Благословенна ты, сосущая и лижущая первой молоко свободы.

Он встает, одевается, расчесывает перед зеркалом, испачканным помадой, свои светло — рыжие волосы, берет чемодан и выходит.

В полдень кровь брызнула на решетки дворца, на столбы, на ступени храмов, на пальмовые стволы; толпа косит, отходит, колет, отходит, топчет, отходит, режет, отходит, выкалывает глаза, отходит, рвет на части; в горлах кровь порождает крик, разбитые лица на тумбах, раздробленные ноги на драконах фонтанов, вспоротые груди, где кровь почернела от пороха…

— Антигона, ты свободная или рабыня?

— Рабыня. Разве ты не видишь кольцо в моей губе и второе, под пупком?

— А я — свободный, так и бродим мы свободно по городу, нищие, грязные, сонные, но с чистыми губами.

— В конце зимы я тоже буду свободной.

Ее губы пахнут цветами и ветром; коленями и ляжками я поднимаю ее ноги; ее соски приклеились кровью к моим, на взбирается на мою грудь, ее голова катается под, моей головой, ее бедра сжимают мою грудь, мой член бьется между ее ягодиц, протянув руки, я беру член, отгибаю его назад, вынимаю; сок ее раскрытого влагалища омывает мой пупок; мой вывернутый член хрустит, я выпускаю его, он опадает и скатывается по моей ляжке.

— Кто тебя научил искусству любви?

— Моя мать. А мой отец учил мою сестру.

Я беру в руки голову несчастной Антигоны, ее рот заполнен жгучей спермой зари, ее ноги сбиты туфлями; пуговицы, зубы и ногти царапают твои соски; твои веки склеены слюной, твои глаза залиты вином; дрожат твои зубы, ногти, кости, мышцы перекатываются под кожей. Твоя цена? твои ляжки, разведенные уверенной рукой сводни, твои вывернутые губы, твои зубы, по которым стучит молоток зазывалы. Твоя цена? твоя цена?

Она плачет на моей груди. Гал, пьяный, рот набит пирожным, шорты расстегнуты, рубашка мокра от пота и веселых слез, открывает дверь, слоняется над раковиной, блюет, его шорты наполовину сползли на ягодицы…

Виннету вытирает мокрые губы, вытирает руку о балюстраду из крашеного дерева.

В салоне близняшки спят, обнявшись, на диване. Виннету вскидывает руки к черному небу; по морю пробегают пенные валы; он кричит, ствол автомата упирается ему в челюсть, заря прицеливается, он кричит; слезы блестят на его щеках, избитых зарей, по лбу стекает пот.

Чайка кричит, раскачиваясь на куче водорослей. Ксантрай назначил на завтра начало операции «Экбатан», названной так в честь столицы метрополии, где родилось большинство солдат, где рабы Ксантрай и Тивэ смутили сердца и тела множества мужчин и женщин, где политические, военные и религиозные лидеры азартно ссорятся друг с другом, не стесняясь в выражениях, и бранят молодежь за эгоизм.

Машины загружены, Пино по представлению Ксантрая назначен старшим поваром, арсеналы почти полностью опустошены, госпиталь укреплен, дворцы огорожены палисадами, архиепископство напичкано часовыми, самого кардинала сержант научил стрелять из пулемета.

Вечером Ксантрай в сопровождении Виннету навещает солдат в их казармах; солдаты молча сидят на тюфяках и пишут письма своим невестам; на обратной стороне писем они составляют списки своего имущества. Ксантрай собирает эти письма, чтобы запереть их в гарнизонном сейфе, приказав секретарям хранить их.

Некоторые солдаты поднимают глаза на Ксантрая:

— Господин, капитан, на этот раз все серьезно?

— Господин капитан, они все придут на свидание?

— Господин капитан, они все еще сражаются ножами?

— Господин капитан, правда, что у них появилась авиация?

Его приятель Вильдфрай написал ему из деревушки близ Элё, что они обнаружили в маки следы самолетных шасси.