Наверно, номер не определяется и Ирка, на всякий случай, прибежав и схватив телефон, сначала отдышалась, а потом ответила, почти уверенная, что звонит бдительный Филимон.

– Ирка, это я. Привет.

– Сашуня! – как будто обрадовалась Ирка и сразу заговорила нормальным голосом: – Ты как? Ну, что же ты не звонишь, а? – И, не давая мне опомниться, затараторила: – А я, представляешь, в самый первый день уронила телефон в бассейн… У тебя есть бассейн? Должен быть. А у нас… то есть у меня тут такой роскошный бассейн… Ну вот, уронила, он не работал несколько часов, просыхал… Я думала – уже все, конец… Но потом заработал, а в память попасть никак не получается. Симкарта намокла, наверно… Понимаешь? А я телефонто твой мобильный наизусть не помню! Набираю же всегда тыкмык по кнопкам… Ну, ты представляешь! У тебя все хорошо?

Я секунду помедлила:

– Да. Все хорошо. А у тебя?

– И у меня! – Ирка засмеялась. – Сашунь… Ведь ты же меня не выдашь? Что я захотела… побыть чутьчуть в одиночестве, а?

– Нет, конечно, не выдам, – сказала я как можно спокойнее, чтобы Ирка поняла и успокоилась.

Я, действительно, выдавать ее Филимону уж никак не собиралась. Есть гдето в мире хорошие и добрые мужчины, заботливые, надежные, верные, которые были обмануты и брошены коварными красотками, но я таких не встречала. А встречала других, и мои подруги и соседки тоже встречали совсем других, и мамы моих маленьких пациентов, и дочки подруг моей мамы… Поэтому Филимона, оставившего первую жену, с которой прожил двадцать пять лет – не изза Ирки, нет, просто потому, что ему надоел мир старой женщины, с ее болезнями, ревностью, неуемной заботой о внуках – мне нисколько не было жалко. Раз Ирка так решила – ее право. И как я отчетливо понимала – Филимон пока не беспокоился, потому что мне ни разу не звонил. Про намокший телефон Ирка, разумеется, наврала. Но ей ведь было ужасно неудобно передо мной, это понятно.

– Я тебя так люблю, Сашуня! – проворковала Ирка.

– И я тоже тебя люблю, Ирка. Поэтому и звоню. Я завтра улетаю.

– Как?! Ты что? Почему? У тебя чтото не в порядке? Ты заболела? Упала? Или в гостинице не понравилось?

– Ирка, я не упала и мне все понравилось, все хорошо. Но мне срочно нужно в Москву. У меня проблемы с Ийкой.

– Что случилось?

– Я не буду говорить сейчас об этом, – как можно мягче, но категорично сказала я.

– Да? Ты на меня обижаешься…

– Нет. Уже нет. То есть… Вообще не обижаюсь. Я хорошо провела время, спасибо тебе. Я позвонила предупредить тебя, чтобы ты заранее придумала, как объяснить Филимону, почему ты прилетишь одна. Когда чтото придумаешь, позвони или пошли сообщение, чтобы я была в курсе и подтвердила твои слова. Пока!

Положив трубку, я вдруг поняла, что говорила абсолютную правду. Я ведь действительно хорошо здесь отдохнула. Столько всего увидела, говорила только на английском и с большим удовольствием, пообщалась с такими разными людьми. Помогла маленькому Тонино выплюнуть попавший в дыхательное горло сухарик и жить дальше…

И еще – я узнала чтото необыкновенное, тайное, о существовании чего и не подозревала, бегая с утра до вечера по коридорам поликлиники и подъездам одинаковых домов в Строгине. Есть теперь такое место на земле, о котором я буду думать, когда мне станет одиноко. Когда я шла к катеру, одна, по пустынной дорожке на острове Гозо, мне не было одиноко. Я была одна, но чувствовала себя частицей огромного мира, безграничного, живого, меняющегося каждую секунду и вечного. И как будто границы моей собственной жизни в тот миг размылись, и я понимала чтото такое, чего не понимала никогда раньше…

И я буду это вспоминать в темные ноябрьские дни, когда подует холодный ветер с дождем и день будет кончаться в четыре часа. Я буду вспоминать пронзительнозеленое море у берега Сицилии, черный дымящийся кратер, теплую землю под ногами, подогретую живым и беспокойным нутром горы, неожиданные березки, толстые, кряжистые, растущие по склонам вулкана в окружении низкорослых сосенок, нашу поездку с веселым и обстоятельным Спитаре, потомком госпитальеров, узкие улочки Мдины с яркими раскрашенными ставнями домов и каменных святых с ободранными носами, стоящих на углу жилых двухэтажных домов, закрытые балконы, похожие на старинные комоды с желтым витражным стеклом, хранящие давно забытые семейные тайны… Буду вспоминать разноцветные рыбацкие лодки с глазами Осириса на носу, пахнущий морем и апельсинами местный напиток Кинни, веселыми ледяными пузырьками щекочущий горло, как будто говорящий: «Смейся, Саша! Ты, кажется, совсем разучилась смеяться за последнее время. А беды очень не любят смеющихся людей!» И еще то непривычное, прекрасное ощущение свободы, возникшее у меня во время моих маленьких путешествий по мальтийским островам…

В последний вечер я никуда не поехала. Погуляла по набережной и зашла в ресторан «Мечта моряка», где произошла история с семьей Тонини. Лео посоветовал мне обязательно попробовать традиционное мальтийское блюдо – жареного кролика с белым мягким хлебом, пекущимся здесь по особому рецепту. Кролик оказался жестким, а хлеб мне очень понравился.

Я сидела и в задумчивости ела золотистую корочку с семенами тыквы и кунжута. Как странно… Боль и тревога об Ийке никуда не делись. Они даже и не притупились. Я не перестаю думать о ней ни на секунду – ни в лодке, ни в море, ни засыпая в своем роскошном номере или жуя сейчас хлеб. Но я… привыкла к мысли, что моя Ийка сидит в камере. Да, чудовищно, невозможно, но сегодня у меня промелькнула мысль, ужаснувшая и в то же время както успокоившая меня. Возможно, Хисейкин меня обманет – этот вариант всегда остается, причем стоит под номером один, то есть я отдам ему деньги в руки, не переведу со счета на счет, и даже в присутствии, скажем, Кротова, а он слова не сдержит, у Хисейкина нет такого понятия – «честное слово», не заберет заявление, Ийку не выпустят, и ее посадят в колонию… И тогда я поеду с ней и устроюсь там работать врачом, или медсестрой, фельдшерицей, санитаркой… уборщицей, в конце концов, или посудомойкой. Фамилии у нас разные, в глаза родство бросаться не будет. Не возьмут в саму колонию, устроюсь гдето поблизости, в любую больницу – примут с руками и ногами, я уверена…

Так я саму себя на время успокоила. Той части меня, которая зовется Ийкой Хисейкиной, было плохо попрежнему, и боль тянула и мучила меня ежесекундно, но я уже привыкла. А что мне оставалось делать? Почемуто в помощь Кротова, особенно после нашего последнего разговора, я верила все меньше и меньше. Не так бы он со мной разговаривал, если бы у него была хоть какаято надежда мне помочь. Мужчины не любят проигрывать, особенно когда востребованы их профессиональные качества и затронута гордость. Поэтому он и отвечал мне односложно и сам побыстрее свернул разговор. Ничего. Главное – сделать так, чтобы Хисейкин понял: я отдам ему деньги только в том случае, если Ийке больше ничего не будет угрожать.

Самолет у меня был утром, и когда оставалось ждать меньше суток, время вдруг пошло все медленней и медленней. Я не могла ничем себя занять. Рано поужинав, я отправилась к морю. Ходила и смотрела на море, пытаясь не взглядывать ежеминутно на часы. В какойто момент Ийкино лицо встало перед моими глазами, и мне вдруг стало страшно. Как будто она чтото хотела мне сказать, я слышала ее голос… Господи, неужели без меня там чтото произойдет, а я даже не могу никак вмешаться? В эти три дня у меня получилось отбросить панические мысли, а теперь, когда уже осталось пережить вечер, ночь и утро, они снова навалились на меня. Хисейкин точно обманет, и Марина его показалась мне жестокой и убежденной в своей правоте… Получив деньги, они не остановятся, Вадик ведь так или иначе узнает, что квартиру я не продавала, будет требовать еще… И что же всетаки произошло с тем злополучным кольцом? Брала ли его Ийка, скажет ли она мне правду? Раньше бы я была уверена, что скажет, а теперь, после того, как она внезапно ушла из дома, у меня нет ни в чем уверенности.