Убитые медведи, в особенности медведица-мать, представляли собой тяжелый груз, не менее четырехсот фунтов. Тащить их но каменистому бездорожью, где и людям-то было нелегко пробраться, представлялось немыслимым. Даже лошади не справились бы с такой задачей. Меж тем день шел на убыль, а друзьям хотелось присоединиться к охоте барона, и богатая добыча оказалась им в тягость. С медвежатами тоже было не просто управиться — они вовсе не желали подчиняться.

— Ступайте восвояси, — сказал охотникам даннеман, — дети мои помогут мне срубить два или три деревца и соорудить волокушу, на которую мы погрузим всю добычу и но снегу дотащим до дому. Оттуда ее доставят на санях к вам в бустёлле, через два часа, не позднее, чтобы вы могли перед всеми друзьями похвалиться удачной охотой.

— А завтра мы вернем вам убитых зверей, — сказал Ларсон. — Вам одному мы можем доверить обработку и выделку шкур. Ваше мнение, Христиан?

— Мое мнение полностью совпадает с вашим, — ответил Христиан.

— Простите! — возразил майор. — Одного медведя мы купили у даннемана — это тот, которого вы убили; он принадлежит вам, точно так же как даннеману принадлежит убитый им зверь, если только он не захочет нам его продать.

— Он убил обоих, — сказал Христиан. — Я же только прикончил их и не имею права ни на одного.

Такое соревнование во взаимных уступках заняло немало времени, причем даннеман проявил не меньше щепетильности, чем остальные. Наконец Христиану пришлось ступить и принять свою долю добычи — медведицу. За обоих медвежат даннеману заплатили, как за одного взрослого медведя, и его же уговорили взять себе «дружка госпожи медведицы». Покончив с дележкой, майор и друзья ого хотели было увезти Христиана с собой, но он отказался.

— На охоте барона, — объяснил он, — мне делать нечего, ибо вы сами мне сказали, что после нашей в ней нет ничего для меня интересного. К тому же и времени у меня не хватит. Я должен возможно раньше вернуться в Стольборг, чтобы приготовиться к представлению. Не забудьте, я ведь еще на два дня связан контрактом с моим ремеслом «выдумщика». Я останусь здесь и помогу даннеману увезти лукавцев, после чего воспользуюсь его санями, чтобы вернуться к озеру. И помните, вы обещали господину Гёфле и мне навестить нас в Стольборге.

— Будем непременно после ужина и спектакля, — ответил майор. — Ждите нас.

— А я, — сказал даннеман Христиану, — берусь доставить вас к озеру еще засветло.

Времени терять было нельзя. Офицеры направились к своим саням, а даннеман с помощью Христиана, своего сына Олофа и старшей дочери, присоединившихся к нему теперь, ловко и умело взялся за изготовление волокуши ид ветвей.

Добычу погрузили; кто тащил, кто придерживал или подталкивал, и волокуша быстро скатилась по склону к хижине даннемана.

Едва переступив порог, Христиан тотчас стал искать глазами ясновидящую. Занавес у ее постели был задернут и неподвижен. Была ли она здесь? Ему хотелось увидеть эту таинственную женщину, попытаться заговорить с ней, но он не осмелился подойти к ее лежанке. Ему казалось, что даннеман не спускает с него глаз, и он понимал, что всякое проявление любопытства будет неприятно хозяину дома.

Младшая из дочерей даннемана принесла самодельную водку — прославленную хлебную водку, на которую впоследствии Густав III установил государственную монополию, введя, таким образом, тяжкий и обременительный налог, который лишил короля былой популярности, ввергнув в горькую нищету народ, только что избавленный от гнета дворянства. Является ли столь частое потребление водки насущной необходимостью в этом суровом климате? Христиану это казалось маловероятным, тем более что от напитка Этого, изготовленного лично даннеманом, чем тот изрядно гордился, немилосердно першило в горле. Радушный хозяин потчевал им гостя что было силы, не понимая, как же не напиться после того, как убьешь двух медведей. Этого Христиан при всем желании не мог выдержать, и несмотря на то, что был не прочь подпоить Бетсоя, не напиваясь самому, чтобы таким путем, быть может, проникнуть в семейную тайну, он ограничился горячим чаем, оставленным для него майором и поданным ему в деревянной чашке, изящно выструганной и выточенной юным Олофом.

Христиан испытывал некоторую неловкость оттого, что позволил себе княжеское развлечение — убить медведя за счет друзей; ведь, по сути дела, медведь-то был собственностью даннемана, ибо любая добыча является собственностью того, на чьей земле она схвачена. Христиану же его подарили друзья, иначе говоря — оплатили его сами. Он обрадовался, узнав от даннемана, что тот еще не получил денег, так как майор и его спутники не ожидали столь удачной охоты и не захватили с собой требуемой суммы. Христиан спросил, сколько же полагалось заплатить.

— Это зависит от обстоятельств, — с гордостью ответил даннеман, — иногда мне оставляют зверя целиком, и я только приношу благодарность тому, кто помог мне убить его; но, должно быть, господин Христиан, ты захочешь взять себе шкуру, лапы, жир и окорока?

— Ни в коем случае, — смеясь ответил Христиан. — Что мне с ними делать, бог мой? Прошу вас, господин Бетсой, оставьте все это у себя; а так как я полагаю, что вы берете несколько больше с тех, кто развлекается охотой на ваших землях, чем с тех, кто просто-напросто приходит к вам за товаром, разрешите предложить вам тридцать далеров, которые сейчас имею при себе…

И мысленно закончил: «и которые являются единственным моим достоянием».

— Тридцать далеров! — воскликнул даннеман. — Это много денег! Ты, стало быть, богат?

— Достаточно богат, чтобы просить вас принять их.

Даннеман взял деньги, посмотрел на них, потом перевел глаза на руки Христиана, но не заметил ничего, кроме их белизны.

— Золото у тебя чистое, — сказал он, — и руки белые. Ты не из тех, кто трудится, однако ты ешь какеброр как далекарлиец. Лицом ты мой земляк, речью — чужестранец… Одет ты был, когда приехал сюда, не лучше, чем я. Но ты горд, как я замечаю; тебе не по нраву, чтобы друзья, уступив тебе свой черед убить лукавца, еще тратили на тебя деньги…

— Совершенно верно, господин Бетсой, вы угадали.

— Будь спокоен. Ю Бетсой — честный человек; он ничего не возьмет с твоих друзей, коль скоро ты оставил ему добычу. А приму ли я что-нибудь от тебя — это зависит от многого. Можешь ли ты поклясться честью, что ты человек богатый, сын состоятельных родителей?

— Не все ли равно? — спросил Христиан.

— Нет, нет, — возразил даннеман, — ты спас мне жизнь, за это не благодарят, я для тебя сделал бы то же самое; но ты меткий стрелок и, что еще важнее, понимаешь, что тебе хотят сказать. Если бы там, в лесу, ты меня не послушался, когда я подал тебе знак, худо пришлось бы нам обоим… особенно мне, без рогатины и с попорченной веревкой на руке. Я доволен тобой и хотел бы иметь сына с твоим лицом и твоим нравом, ибо ты отважен и приветлив; стало быть, если ты небогат, незачем тебе и притворяться богачом передо мной. Какой в этом смысл? Я-то ведь далеко не беден! Живу в достатке, и ежели тебе в чем-нибудь будет нужда, обратись к Ю Бетсою, а у него то уж всегда найдутся для друга тридцать далеров, а то и целая сотня!