— Да–да, — приободрил его Аллен, возможно, сомневаясь, что они когда–либо доберутся до конца сценки.

— …и вообще такую одежду. Но, э–э–э, я надел что–то, не совсем соответствующее вечернему протоколу.

— Не соответствующее? Что бы это могло быть, Элвис?

— Голубые замшевые ботинки.

— Ах да, — вспомнил Стив».

Публика засмеялась и одобрительно зааплодировала.

Первой песней была «I Want You, I Love You, I Need You». Вначале Элвис выглядел не в своей тарелке, но к концу вошел в роль и запел с чувством и искренностью, сгорбив плечи и ослабив галстук. За его спиной, почти невидимые на сцене, подпевали «Jordanaires», а за ними видны были лишь силуэты оркестровых музыкантов. Еще доигрывались последние аккорды, но Стив Аллен вновь выскочил на сцену, на этот раз волоча за собой бассета, и объявил, что Элвис будет петь «Hound Dog», свой недавний хит, который предполагалось записать на студии на следующий день. Собака отвернулась, и Элвис, под сочувствующий смех зрителей, повернул ее к себе. Камеры навели на собаку, когда Элвис произнес заглавную строчку из песни. Бассет испугался и задрожал, а Элвис стал гладить его и в ходе песни даже пару раз поцеловал. За исключением нервных смешков, аудитория на песню никак не реагировала. Элвис воспринял это спокойно («Он всегда старался как можно лучше разрешить неловкую ситуацию и никогда никого не оскорблял», — вспоминал Гордон Стокер после концерта) и, открыто симпатизируя испуганному бассету, подходил к нему поближе, когда собака отвлекалась. К видимому всеобщему облегчению, Элвис наконец закончил петь и удалился со сцены под лучом прожектора.

Напряжение возросло, когда после рекламной паузы на сцену вышли участники инсценировки «Рэйндж Раундап» с участием Большого Стива и его «Банды». Большой Стив нес игрушечную гитару, Энди Гриффит, наряженный в ковбойские меховые штаны, шел со скрипкой, а Имоджин Кока красовалась в ковбойской юбке. Растерявшегося Элвиса — «Перекатиполя» под ковбойской шляпой вообще не было видно. Сначала он застрял в глубине сцены, неуверенно поддакивая остальным, не говоря уже о собственной роли (даже «И не говори, Большой Стив» вышло с жутким мемфисским акцентом). Постепенно Элвис расслабился, и к моменту, когда они запели последнюю песенку в стиле вестерн, он уже получал удовольствие от происходящего. Каждый актер пел по одному куплету, а Элвис лихо отбивал ритм на своей гитаре. Исполняя свой куплет, он даже вставил пару фирменных движений в ковбойский танец, задорно и почти самозабвенно распевая «У меня есть лошадь, у меня есть ствол. / Порезвиться вдоволь я пошел. / Негодяям наглым не сносить башки, / Коль наступят на мои сине–голубые замшевые башмаки». И все остальные дружным хором завершили куплет.

«По дороге в гримерную, — делился Вертхеймер, — Элвиса остановил агент из «Уильям Моррис». Я его видел на репетиции в пятницу утром и узнал по очкам в тонкой оправе. Пожимая Элвису руку, он сказал: «Шоу было просто великолепным. Вы славно потрудились. В этот раз реакция должна быть хорошей». Помощник Полковника Том Дискин расплылся в широкой улыбке».

Вернувшись в гостиницу, Элвис все еще не мог отдохнуть: ему предстояло еще появиться в программе Хая Гарднера «Гарднер слушает!», которую показывали на местном четвертом канале. «Соль» программы заключалась в том, что обе стороны как бы находились дома, а передача шла «вживую» в 11:30 ночи. На экране, разделенном напополам, показывались одновременно оба собеседника. Эта беседа была еще более неловкой, чем все предыдущие. Гарднер вел себя очень натянуто, а Элвис, может быть, из–за предыдущего концерта выглядел очень усталым и временами совсем потерянным. Тем вечером он более чем когда–либо, был похож на Джеймса Дина. Неуверенной рукой он лохматил себе брови, на веках были тонны макияжа, и со стороны он выглядел странной смесью из бунтарства, общепринятых ценностей, агрессии и обиды.

«Достаточно ли вы спите? — поинтересовался Гарднер. «Вообще–то нет, но я к этому привык и даже не могу долго спать». — «А о чем вы думаете вместо того, чтобы спать? О новых песнях, ваших планах или о чем?» — «Обо всем, что со мной так быстро случилось за последние полтора года, — знаете, я совсем запутался. Мне трудно идти в ногу со всем происходящим». — «Что вы думаете о критике в ваш адрес? — немного в замешательстве спрашивает Гарднер. — Чувствуете ли неприязнь к журналистам?» — «Вообще–то нет. У них работа, которую им надо выполнять». — «Но ведь вы извлекли из критики урок?» — «Нет». — «Почему?» — «А я не понимаю, что я такое плохое делаю».

Было понятно не столько из слов, сколько из общей интонации, что скорее его не понимают, чем он не понимает. Вновь и вновь он отказывается от ярлыка мятежника («Я не понимаю, как музыка может плохо влиять на людей, ведь это только музыка… Как рок–н–ролл может заставить людей восстать против своих родителей?»). Гарднер, в конце концов начал ему сочувствовать, даже закончил интервью отеческим советом и предположил, что эта отрицательная шумиха все же пошла ему на пользу: «Все это помогло вам сделать такие вещи, о которых ваши родители только мечтали. Я бы на вашем месте на эту ситуацию так смотрел». — «Знаете, — повторил Элвис сказанные много раз до того момента слова, которым и сам верил, — надо принимать как хорошее, так и плохое. Я получал хорошие отзывы, пресса ко мне замечательно относилась, и получаю плохие — но к этому надо быть готовым. Я знаю, что делаю все, что в моих силах, и никогда не подвел ни репортера, ни диск–жокея, потому что они те люди, которые помогают тебе в шоу–бизнесе…» — «Что ж, не думаю, что вы можете сделать больше, — утешает Гарднер. — Было очень приятно с вами беседовать, вы очень трезво смотрите на жизнь». На этом интервью завершилось, и Элвис, забыв о треволнениях предыдущих двух дней, наконец–то смог заснуть.

На следующее утро Элвис выглядел так, как будто предыдущих двух дней не было вовсе. Он приехал в RCA, где пикетирующие здание поклонники развернули плакаты с надписями типа: «Мы хотим настоящего Элвиса»; дал еще одну пресс–конференцию, где объявил, что «встречается с Барбарой Херн из Мемфиса и Джун Джуанико из Билокси». Мисс Херн была дополнительно охарактеризована как хорошая кандидатура для совместной езды на мотоцикле; далее он старательно пересказал историю своей жизни. После пресс–конференции, почти в 2 часа дня, Пресли отправился в студию, где приготовился работать.

Студия, по словам Ала