Кладбища, на которых непременно строилась кладбищенская церковь, обносились стеной с закрывавшимися на ночь воротами или хотя бы окапывались рвом с валом, чтобы туда не заходил скот и не забрел по ошибке запоздавший или пьяный прохожий: покойников боялись, тем более, что по ошибке мог быть похоронен колдун либо вурдалак, ночью выходящий из могилы, чтобы пить кровь у живых людей. Если выяснялось, что такая ошибка имела место, могилу для проверки следовало раскопать, соблюдая осторожность: упырь при крестном знамении мог выскочить из могилы и с визгом убежать, обернувшись собакой или волком. Если покойник лежал в гробу с розовым лицом, вымазанными кровью губами (а иногда свежая кровь могла оказаться и в гробу), его сердце было необходимо пронзить осиновым колом.

После похорон проходила поминальная тризна, поминки, на которых мог присутствовать любой, даже случайный человек. На поминках обязательно подавались кутья, блины и кисель. Непременно на них присутствовало духовенство, совершавшее в ходе их краткое поминовение покойного; такая кратчайшая служба называлась халтурой, и позже это название было перенесено на что-либо плохое, некачественное, а также даровое (в данном случае угощение), поскольку духовенство обычно старалось взять с собой на тризну и членов своих семейств, чтобы они могли вкусно и обильно поесть. Духовенство также носило устойчивое прозвище кутейников, поскольку ему часто приходилось есть кутью на поминках.

Торжественно и весело отмечались праздники, особенно Праздник Праздников – Пасха, а также Рождество Христово. С XVIII в. укоренился обычай ставить в доме для детей елку – разумеется, в тех семействах, которым это было по карману, устраивать праздничное разговение, ужин. Например, в бедном семействе коломенских мещан Слоновых «в Рождество Христово у нас не было ни елки, ни игрушек, но зато к этому празднику жарился гусь. А это в нашей бедной семье было целым событием» (127;.21). Гусь, как и кутья, рис, сваренный на медовой сыте с добавлением изюма, был непременным блюдом рождественского стола. В не слишком богатом петербургском семействе Лейкиных «на Рождество нам устраивали елку, и елка эта зажигалась по-немецки, непременно накануне Рождества, в сочельник. Отец и дяди мои служили приказчиками у немцев и с немцев брали пример. Сначала взрослые сходят ко всенощной, вернутся и зажгут для нас елку ‹…›

Игрушек нам на елку дарили много, так как тут были дары отца и матери, двух дядей, матери крестной, но игрушки эти были дешевые… Гостинцы, украшавшие елку, были самые дешевые… Конфекты, завернутые в бумажках с картинками, были из смеси сахара с картофельной мукой и до того сухи, что их трудно было раскусить… Пряники были несколько лучше конфект. Они были из ржаной и белой муки и изображали гусаров, барынь, уперших руки в бока, рыб, лошадок, петухов.

Ржаные были покрыты сахарной глазурью и расписаны, белые – тисненые и отдавали мятой или розовым маслом. Золоченые грецкие орехи, украшавшие елку, всегда были сгнившие ‹…›

Елка, зажженная в первый раз накануне Рождества, продолжала у нас стоять в украшениях вплоть до Нового года и зажигалась несколько раз. Устраивалась на святках всегда вечеринка и, большей частью, в Новый год, когда дядя Василий (на Новый год приходился день св. Василия) бывал именинник, на которую приглашались родственники, приезжавшие с ребятами…» (101; 144–145). В иных семействах елку ставили втайне от детей и пускали их в зал с елкой вечером после разговения, или даже утром, в день Рождества, а подарки складывались под елкой. После празднования Рождества елку валили на пол, и собравшиеся дети наперебой срывали с нее гостинцы-украшения.

В рождественский сочельник (канун праздника) до первой звезды строго соблюдался пост, но допускалось веселье, и молодежь с песнями-колядками выходила колядовать, славить Христа, поздравляя домохозяев, за что получала благодарность съестным. Веселящаяся толпа колядующих носила склеенную из бумаги с сусальным золотом и серебром большую звезду со свечкой внутри – символ Вифлеемской звезды. Но главное славление Христа шло в день Рождества. По домам и квартирам доходных домов в качестве славильщиков ходили дворники и даже будочники и городовые, чьи посты были возле этих домов. Нередко славлением занимались и молодые чиновники. «Скажу кратко, – вспоминал Лейкин, – как у нас проходил первый день Рождества… Утром все ходили к ранней обедне… а вернувшись домой, разговлялись ветчиной и пили кофе со сливками. Зажигалась елка. Приходили мальчики-славильщики со звездой из бумаги и славили Христа перед образом. Это были дети дворников, водовозов, ремесленников с нашего и соседних дворов. Их приходило партий пять-шесть. Принимали их всех и давали им копейки по три, по пятачку. Также являлись христославы-будочники и тоже пели перед иконами… Их угощали водкой и давали им деньги. Затем приходили поздравлять дворники, водовозы, трубочисты, сторожа из церкви, парильщики из бани, сторожа из Гостиного двора, сторожихи и бабки из бани, просвирни, богаделенки, звонари с колокольни, мусорщики и проч. Хорошо, что тогда рубль имел цену большую, и отец давал всем не более как по двадцать-тридцать копеек. Впрочем, всем поющим, кроме того, подносили водки, и этого добра тогда к праздникам покупалось много… Для того чтобы не сбиться, сколько выдано поздравителям, и потом записать в расход, отец мой держал большие счеты на подоконнике и после каждой выдачи прибавлял сумму к костяшкам. Христославие заканчивалось священниками из прихода, которые приходили уже часов около трех дня и непременно оставались выпить и закусить. Христа славили они уже навеселе. Затем отец надевал фрак и ехал делать необходимые визиты и в этот день обедать домой уже не приезжал, а обедал у своего патрона…» (101;. 149–150).

В праздничных обрядах и обычаях соединялись элементы христианских и народных верований и ритуалов, иногда очень древних. Это имело место и во время церковных праздников. Бурно проходили Святки – 12 дней между Рождеством Христовым и Крещением Господним (Богоявлением). Колядования шли и после Рождества, на Васильев вечер, с которого начинался Новый год. Девушки на Святках гадали о женихах, причем именно в городе было принято окликать на улице прохожих, спрашивая их имя, или бросать за ворота башмак: имя поднявшего и было именем будущего жениха. В квартире Лейкиных на Новый год после угощения «взрослые садились играть в лото, а мы, дети, рядились во что попало и бегали по комнатам в «уродских» и «арапских» масках. На святках нам обыкновенно дарили карикатурные маски с длинными уродливыми носами, вывернутыми острыми подбородками, с нарисованными волдырями на лбу и на щеках. Были и черные маски негра с красными губами. Девочки рядились всегда цыганками в пестрые платки, а мальчики, большей частью, выворачивали шубы мехом вверх и, надев их, ползали на четвереньках, рыча и изображая медведей и волков. Угощением для детей были пряники, мармелад, пастила и орехи. Орехи давили дверьми. Трескотня шла по всей квартире. Играющим в лото взрослым подавались пунш, мадера, варенье. Помню, что блюдцев не полагалось к варенью. Варенье подносилось в вазочке, в ней была положена одна десертная ложка, и все гости ели варенье по очереди с одной ложки. Варенье подавалось разных сортов. Подавались яблоки, нарезанные на четвертинки, синий изюм и миндаль. Вечеринка заканчивалась ужином, в котором играла главную роль ветчина с горошком и клетчатый пирог с вареньем и желе из белого вина с вареньем и восковым зажженным огарком внутри. Иногда на время этих вечеринок приходили неизвестные нам ряженые, «на огонек», как тогда говорилось. Эти ряженые в большинстве случаев были тоже в самодельных костюмах, пищали и ревели басом, называли хозяев и гостей по именам, и хозяева и гости старались угадать, кто бы это были под масками. Таких ряженых впускали в дом после некоторых колебаний и расспросов и тщательно следили за ними, чтобы они чего-нибудь не украли. Ряженые эти всегда являлись со своим музыкантом – гитаристом или скрипачом, тоже ряженым…