— Знаете что! Я добью вас! — вдруг выкрикнул Меркулов. — Вашим же оружием! Я найду вам постановки «великих», как вы изволите выражаться, с которых зритель уходит другим! Лучше! Меняется. Плачет! И там есть русский человек! Их не так много, но они… были во все времена! И сейчас появятся… через двадцать лет провала. Непременно.

— Василий Иванович! Родной мой! Наконец-то! — Сергей подошёл к нему и обнял. — Ну наконец-то и вы поняли! Ведь сто шестьдесят миллионов! Что ж, премьера не найдём? Ещё какого! Неужели не сыщется больше двух праведников? Конечно, они есть. Во все времена находились личности. И ставили шедевры. Но свои шедевры! Не заокеанские копии, а собственные постановки! Глядели не на закат, а в глубь России. И сегодня, пусть в воображении, пусть для будущего, пишут они картину! Свой роман. Свою пьесу. И нет там «великих»! Ну ни грамма! Как ни крепка наука… как ни въелась!..

Старик, с благодарностью посмотрев на него и улыбаясь, неспешно подошёл к друзьям:

— Пожалуйста, трогайте, говорите с ними, слушайте стон. Не ставьте пустоту, но свечку! Делайте в слезах, иначе не выйдет. А пачкать… и обманывать людей оставьте другим, площадным. Руки-то через одни — грязные.

— Но мои… мои… — раскрасневшийся Меркулов отстранился от знакомого и с лицом, полным отчаяния, показал ладони. — Смотрите!

Сергей понял, что до режиссёра дошла лишь половина сказанного.

— Точно, грязные. Вы внимательно приглядитесь к обложкам, — неожиданно повернувшись, вставил приятным баритоном человек, до сего момента неузнанный и не вступавший в разговор. Лицо его заставило режиссёра остолбенеть. Но не только лицо. Привыкнув к полумраку, он наконец рассмотрел пещерные своды над головой. — Беда в том, — не смущаясь, продолжал человек, — что, находя свои черты в героях, меняя их, как один из вас изволил выразиться, вы взмахом пера вычеркнули мою правду из моего же произведения. Погубили со Станиславским. Да-с! Погубили. Воспользовались моей кончиной. — Он нервно дернул рукой и на секунду отвернулся, громко сглотнув. — Зритель же не видит её больше ста лет. Обидно, господин хороший. Да-с, обидно-с.

— Антон Павлович! — глаза Меркулова вылезли из орбит.

— А это Фёдор Иванович, Тютчев, не узнаёте? — Сергей, привыкший к такого рода неожиданностям, выразительно посмотрел на известного драматурга.

— Отчего же? — тот холодно кивнул. — Здравствуйте, Фёдор Иванович.

Поэт, подойдя к человеку в пенсне, пожал гостю руку:

— Много читал-с. Проза безумно, безумно хороша.

— Я тоже рад, очень, очень рад, дорогой вы наш, — уже теплее ответил Чехов.

— Батюшки, неужели не снится? Ущипните меня, — словно сознавая что-то, забормотал режиссёр. — Кто бы мог подумать? Кто бы мог мечтать?

— Да-с, — не ожидая такой реакции, сконфуженно буркнул Чехов. — Ох уж эти властители дум. Зарвались и заврались. Всё переиначили. При жизни-то моей, по своим же словам, ставили, не дочитав до конца, чтоб потом из актеров в «основатели»… а сейчас что творят… что творят! Пропади вы все пропадом. — Он снова отвернулся и принял прежнюю позу.

Стоящий у входа замер, не понимая, что лучше — молчать или пробовать возразить. Но что? И кому! Он было начал вытирать выступивший на лбу пот, но, тут же оставив, стал пристально осматривать по-прежнему слабо освещенный зал, предваряя возможные сюрпризы.

— Не волнуйтесь вы так, Василий Иванович, — Сергей подошел к Меркулову. — Здесь ничего никому не грозит… разве что мне.

— Да, но Тютчев… Антон Палыч… к последнему, помнится, вы были категоричны… Даже не верится.

— Ну, не так чтобы особо…

— Не так чтобы особо?! — неожиданно твёрдым голосом произнёс автор «Чайки», повернувшись к ним. Стало ясно, что он внимательно прислушивался к разговору, скрывая бурлящие эмоции. — Не особо, говорите? А как же мрак, безысходность в моих произведениях? Неверие и пустота? Ваши слова? — Чехов резко подошёл к ним.

Сергей опешил от такого напора. Глаза Меркулова светились от восхищения.

— К тому же обвиняете в отсутствии какой-то обратной проекции!

— Но там нечему её иметь! — воскликнул Сергей и тут же спохватился, одёрнутый за руку режиссёром. — Простите, ради бога, простите, — и опустил глаза. — Однако там были и слова других, считающих вас одним из самых замечательных русских писателей.

— Бунин? Так пьес-то моих не любил, помните, даже чувствовал неловкость за меня. Мне-то ничего подобного не высказывал. Друг дома, называется.

— Вы что же, серьёзно не допускаете иных точек зрения? — вступился за друга стоящий рядом.

— Это не в моей власти, господин…

— Меркулов.

— Очень приятно, — с сарказмом продолжил Чехов. — Так вот, не в моей власти… — он нервно дёрнул подбородком, — иные точки зрения, как грибы после дождя! Мокро, как на Болотной. Всегда! А вот правильности их я не допускаю! Да-с! Правилен взгляд автора! Меня! Мы говорили об этом со Станиславским. Правда, толку мало. Я и в письмах указывал… читайте. Об отсутствии толка, но тщетно. Да и вы, — он обратился к Сергею, — должны с этим согласиться, судя по вашим воззрениям. Ведь друг дома просто высказал, но не коверкал, как эти, — прозаик кивнул на режиссёра, — приписывая мне то, о чем я не думал, да и просто не мог думать!

— Знаете, я как-то размышлял о путях общества, — задумавшись, произнёс Сергей. — Из чего они слагаются, чем определяется неизбежность и единственность вектора движения.

— Вы о замыслах Создателя? — Меркулов как ни в чем не бывало переключил внимание на своего друга.

— О них. Так вот… поступок или действия каждого слагаются и, влияя друг на друга, определяют вектор движения какой-то группы людей. Тем или иным образом соприкасающихся. Эти векторы, уже групп, в свою очередь, также слагаясь, определяют направление движения нации или страны. Они же путем взаимного влияния определяют путь развития человечества. И если исходить из неизбежности и предопределенности такого пути, его единственности, в чём и промысел Творца, то Антон Павлович просто необходим нам с вами. Так же, как все. Как и вы, как и я.

— Простите, не догоняю… — режиссёр сконфуженно почесал затылок.

— А вот я понял. — Чехов вернулся к разговору. — Девяносто из ста наиболее известных социуму людей испытывают неоднозначное отношение общества к ним. И причина проста — вокруг них были тысячи подобных не менее талантливых художников, раз уж мы коснулись этого направления. И знание этого факта обществом не дает однозначно принять их как образец, которому нужно следовать. Но почему-то из этих тысяч провидение выбрало именно нас.

— Да, но ведь скорость движения общества вперед, его зигзаги диктуются не только теми, кто толкает, но и теми, кто тянет назад такое движение. Как установить, который среди выбранных толкает, а не наоборот? — возразил Меркулов.

— А вы, пожалуй, нахал почище! — человек в пенсне вызывающе посмотрел режиссёру в глаза.