А вот вторая, видимо, большая часть Юркиного мозга, как бы отстранившись от всех этих низменно-телесных удовольствий, занялась более интеллектуальной деятельностью.

При этом «автопилот» исправно отреагировал на изменение ситуации, когда Надька, скрытая под личиной Полины, должно быть, устав от своего усердия — а может, по команде их общей повелительницы! — вдруг прекратила скачку верхом, перевернулась на спину, взгромоздив на себя Юрку, и предоставила ему заниматься активной работой, а сама лишь сладко постанывала.

Однако через несколько секунд Таран совсем перестал слышать Надьку, заток зрительному образу Полины добавился голос. Это опять-таки в точности повторяло последовательность того, что происходило в прошлом году. Как и тогда, лицо Полины, которое видел Таран, то есть «голография», рта не открывало. Слова звучали где-то внутри Юркиного мозга. Правда, во время того, осеннего, «контакта» поначалу речь Полины была неразборчивой, слышалось какое-то непонятное шуршание, сопровождавшееся легким потрескиванием, как в телефонной трубке. Причем опять-таки не в ушах, а где-то внутри мозга. Лишь потом шуршание стало похоже на тихий шепот, в котором уже можно было понять отдельные слова и фразы.

Сегодня этих промежуточных стадий не было. Юрка сразу стал все слышать вполне отчетливо, как будто в голове у него стоял некий приемник, точно настроенный на нужную волну. С этого момента его сознание окончательно раздвоилось. То есть, как и прошлый раз, один Таран, внешний, управляемый «автопилотом» и практически ничего не соображающий, продолжал трахаться с Надькой, а второй, внутренний, стал слушать, что вещает Полина.

Начало ее речи почти точно повторяло ту, осеннюю, речь.

Должно быть, для того, чтобы усилить внушение.

— Мы все в большой опасности, Юра! — Голос у Полины и в этот раз был немного потусторонний, звеняще-фонящий, с небольшим эхом, как при разговоре через спутник. — Слушай и не переспрашивай, у нас считанные минуты…

Но дальше, конечно, пошла совсем другая информация.

— Юрик, — продолжала Полина, — меня обманули и захватили те самые люди, у которых я находилась с прошлой весны. Они вкололи мне какой-то препарат, от которого я с каждым часом слабею и теряю контроль даже над собой. После этого они погрузили меня в изолирующий контейнер. Он мне сильно мешает, я не могла на них воздействовать. Но это еще полбеды. Сразу после этого меня утащила другая банда, кажется, американская. Их называют «джикеи». Они укатили контейнер в какие-то подземелья, но не могут его открыть, хотя и знают цифровой код. Потому что у них нет специального пульта, который есть только у Ларева Владимира Васильевича, ты его, кажется, недавно видел. Я знаю, что «джикеи» послали трех человек, чтобы захватить этот пульт, но они еще не вернулись. Если они и вовсе не вернутся, то «джикеи» попытаются взломать контейнер, а он заминирован! Если контейнер взорвeтcя и я погибну, может произойти страшная катастрофа. Но то же самое может случиться и в том случае, если кто-нибудь не откроет контейнер в течение ближайших 26 часов. Потому что в контейнере установлена автономная система воздухоочистки, и, если не обновить регенерационные патроны, я попросту задохнусь…

На несколько секунд голос Полины пропал, и «внутренний»! Таран испытал легкий ужас: ведь она же не сказала, где ее искать! Однако вскоре «передача» возобновилась:

— Юрик, я почти израсходовала все силы и больше не смогу говорить так долго, как сейчас. Препарат меня подавляет, я не могу ему сопротивляться. Но еще часов пять, наверное, сумею посылать короткие сигналы. Сначала через каждые пять минут, потом через десять, а дальше — как сил хватит. Знаешь, как в игре «холодно — горячо»? Если услышишь слово «холоднее» — значит, удаляешься от меня, если «теплее» — значит, приближаешься… Ну все, больше не могу. Спаси меня, Юрик! И всех спаси!

Голос Полины пропал, «голограмма» тоже исчезла, а Таран почти мгновенно перестал ощущать себя разделенным на «внешнего» и «внутреннего». То есть вновь увидел перед собой Надькино личико с восторженно зажмуренными глазенками и ощутил, что сам через несколько секунд кончает свое сексуальное мероприятие. И поскольку в голове у него аж зудело от полученной информации, Юрка поспешил с завершением.

— Как славно! — по-кошачьи потягиваясь, промурлыкала Надька. — Никогда так хорошо не было…

Таран еще раз удивился и подумал, что Александр Сергеевич, утверждая: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей», был прав, даже если вкладывал в слово «любим» не только эмоциональный, но и чисто сексуальный смысл.

Впрочем, вопросы поэзии Юрку долго не занимали. Он лихорадочно соображал, что делать теперь, когда он знает о том, что произошло с Полиной. С одной стороны, неприязнь к ней не особенно улеглась. Таран знал, что эта стерва внесла нешуточный разлад в их с Надюхой относительно безмятежное семейное счастье. И то, что всплывало в памяти, заставляло Юркины уши гореть от стыда перед Надькой. Особенно тогда, когда он вспоминал, как Полина порола Надьку ремнем, будто рабыню, а он, Таран, вместо того, чтобы это издевательство прекратить, только хихикал и держал Надьке ноги… Срам! Ведь если Надька это помнит, то должна не только Полину, но и его самого ненавидеть! Даже если сейчас ей хорошо, то неизвестно, не всплывет ли это завтра или послезавтра? Поэтому, наверное, можно было все эти Полинины мольбы о помощи запросто проигнорировать. Ясно ведь, что и Ларев этот самый, и какие-то «джикеи» стремятся захватить экстрасенсиху в своих пакостных целях. Вкололи ей препарат типа того, каким Ваня Седой прошлой зимой накачал ее, Магомада с племянницами, Трехпалого и двух баб приблатненных. То зелье, как помнилось Юрке, превращало людей в подобие биороботов, подчиняющихся любому приказу, не чувствующих боли, обладающих огромной физической силой. А что, если они захотели заполучить под свое управление суперспособности Полины? Они станут ей команды отдавать, а Полина будет тысячам людей головы морочить… Или убивать так, что никто и никогда не подкопается. Может, и правда пусть она лучше задохнется или взорвется в этом своем «холодильнике»?

Но Таран хорошо помнил разговор, состоявшийся прошлым летом с Птицыным, только что спасенным из бандитского «зиндана», куда он угодил после того, как его заморочила Полина, якобы находившаяся в коме.

«А нельзя ей чего-нибудь вколоть, — поинтересовалась тогда кровожадная Лизка, — короче, чтоб она совсем вырубилась? Ведь она может хрен знает чего натворить!»

«Наверное, можно, — ответил приемной дочке Птицын, — но те, кто за ней сейчас наблюдает, просто-напросто боятся это сделать. Есть такое мнение, что в пограничном состоянии — между жизнью и смертью то есть — она может дать такой выброс, что мало не покажется…»

«Выброс чего?» — спросил тогда непонятливый Таран.

«Вот этих самых своих управляющих волн, импульсов или частиц — фиг знает чего, короче говоря. И господа ученые сейчас спорят, свихнется ли от этого все Восточное полушарие, СНГ или только Московская область…»

«От одной дуры?» — Юрка прекрасно помнил, как у отчаянной и бесстрашной Лизки испуганно округлились глазенки.