Скамью с задних рядов подтащили ближе к алтарю, чтобы получилось почетнее. Анна затаила дыхание, ожидая, что наставница встанет — священные своды прекратят влияние Мабона и сида оживет. Но воздух вырвался из легких раз, и другой, и третий — а Немайн продолжала молча лежать. Глаза открыты, только помаргивают изредка, уши ворочаются, будто прислушиваются к нездешнему.

— Яд — это подло, — заметил оказавшийся за плечом Эгиль. — Узнаю кто — убью. Если окажется бог — убью бога.

— Как? — У Анны опустились руки. Казалось, из жизни вместе с наставницей уходит цвет… Можно вернуться к мужу, можно снова стать обычной главной ведьмой клана. Безо всяких конкуренток… А толку? Все это было в прошлом, было, прошло, отрезано петушиной кровью. А того, что должно стать, и не оказалось. Не окажется, если Немайн сейчас уйдет.

— Из камнемета. Я сделаю. Оружие богини…

— Оружие христианки, — преосвященный Дионисий был мрачен. — Она отходит?

— Не знаю. Она успела сказать, что может выжить. Но до следующего вечера ей лучше быть здесь…

— Здесь-то на нее никто не покусится.

Вот и все мечты о кардинальской шапке. А так все шло хорошо! Язычники-саксы были от августы в восторге. Можно было надеяться через нее зацепить самого упрямого язычника на острове — короля Пенду. И получить уже не епархию — диоцез. Но…

— Я не знаю, кто это сделал, но он должен быть пойман и наказан, — объявил епископ. — И если это христианин, я его немедленно отлучу. Пусть даже заочная формула интердикта и не будет включать имя.

Анна горько усмехнулась.

— Я отдал распоряжения замкнуть ворота и опросить стражу — кто выходил за последнее время, — объявил сэр Эдгар. — Больше я сделать ничего не могу. Если отравитель внутри стен, пусть в них и останется.

Поодаль событие обсуждали мерсийцы. Оно им очень не нравилось. Кельтская богиня была союзником. Не зависящим от благоволения совета кланов или еще каких обстоятельств. Армия в себе. Она явно приняла сторону партии войны — с доводами посла Окты согласилась, на параде блистала воинским рвением. И что теперь? Да рискнут ли сонные диведцы вступить в войну с вдесятеро крупнейшим государством без ее поддержки? Оставалось обсуждать, кто из врагов мог так крупно подгадить. Ну и рекомендовать королю Гулидиену буде Немхэйн выживет, пылинки с нее сдувать…

Растерянная Эйра, только ставшая ученицей. Тристан, который не ученик — и не растерян. Стоит рядом с викингами, обсуждает планы мести. Мулинет он не разучил полностью, но все удары нарисованы. Это техника Учителя. Она пригодится.

Принц Рис нехорошо зыркает на саксов, шепчет на ухо королю. Подозревает. Если Окта узнал о настоящей позиции Немайн в отношении войны, мог и устранить. У Гулидиена сжимаются кулаки. Вот тебе и два зайца, вот тебе и бегут в одно место. Не бегут, а идут. Все планы на счастье, на славу, на добрую память. "Король, при котором сиду отравили" — вот так его и запомнят…

Глэдис спиной чувствовала, как позади накапливается семейство. Первой прижалась к матери Эйра. Потом прибежали Кейр, Дэффид, Эйлет. Стойка оказалась на Тулле… Маленькую Сиан и занятую Гвен не взяли. Ну почему на пир от семейства отправили ее? Ну почему она не следила за одной из своих девочек? И следила бы, будь на месте Немайн, скажем, Эйлет?

Дэффид сжал руку жены. Как будто сейчас лежала, отравленная, и чуть дышала родная дочь, а не приемная. И верно — родная, хотя и вовсе не человек. Вот так, сверху вниз, это было особенно заметно. Широкий и высокий лоб, чуть нависший над глазами, задранный пик носа, широковатые, низкие скулы… И серые глаза, упершиеся в роспись на потолке, бессмысленно, но упрямо. Но кто бы Немайн ни была, она крепко цеплялась за жизнь, а вместе с ней — за неодолимую силу древних традиций, которые словно и были воплощены с ней самой. Ведь, право, только нос показала — и вдруг выяснилось, что клан Вилис-Кэдманов, не имеющий право претендовать на трон, не только силен, но почтенен, а сам Дэффид едва не поважнее короля! А главное — она его дочь. Которая принесла ему первого внука! Приемного. Да какая дочь, такой и внук, и права она, а то, случись что, и такого не будет. А так вырастет человечек, станет носить ее имя. И имя Дэффида чуть позади. Оба их имени, вместе.

— Лечить леди Немайн можно и здесь, — заключил мэтр Амвросий, — но ей же нечем дышать! Все вон отсюда! Анна, Бриана, останьтесь. А, владыка Дионисий, вы тоже можете остаться.

— И я! — раздался голос. Девушка. Платье по-детски коротко. Женщины узнали сразу — с плеча Немайн. Невелик у нее гардероб, все по пальцам считано да давно знакомо. — Я тут нужна!

— Это еще зачем? — сурово спросил врач.

— Я — это она, — отрезала девица и, подойдя к больной, села на пол рядом с ней. — Я — это она. А значит, я должна быть здесь. — Голос у нее вдруг переменился, стал высоким и властным. — А вы ступайте и берегите моего сына. Как зеницу ока.

Немного подумала и прибавила:

— Как кривой — зеницу последнего ока. Ясно вам?

Дромон по гречески — «гонщик». Быстрый корабль. Очень быстрый. Самый быстрый в мире. Но тот дромон, что вползал в устье реки Туи днем двадцать второго сентября 1399 года от основания города, явно вознамерился опровергнуть название и репутацию. Он еле полз. Ветер дул ему в спину — и почти ничем не помогал. Вместо гордой мачты торчал обломок, к которому моряки исхитрились присоединить рей и треугольный парус. Весел осталось мало, не больше четверти от полного набора. За борт непрерывно выплескивали воду. Ведро за ведром.

Несмотря на тяжелый поход, настроение на борту царило отличное. Все живы, берег, и дружественный берег, больше того — тот, к которому стремились, — вот он. Только что с юркой кожаной лодки на борт поднялся местный лоцман, деловито сунул в кошель предложенную монету.

— А вы осели, — сообщил безразлично, — так что придется чуток попетлять. Глубина у нас тут того… Извилистая. Но завтра вечером будем в столице. Если не изволите задержаться.

Он говорил на дурной смеси латыни и греческого, добавляя в нее общеморяцкие словечки и жесты. Но и очевидный смысл, и столь же очевидную шутку все поняли. Кому придет в голову задерживаться, когда доски обшивки разошлись — еще в проклятом Бискайском заливе. Свежую воду и провизию корабль, конечно, возьмет — на тот самый день пути — прямо с лодок, которые уже отчаливают с пологого восточного берега. На крутом западном, возвышается холм, который местные жители всегда почитали за убежище старинного демона. Ходят слухи, что тот иногда губит корабли, нагоняя страх на команды и заставляя их выбрасываться на пологий восточный берег. В старые времена, когда чудовище почитали как божество, народ вдоль берегов реки жил убийствами и грабежом «законной» добычи, выброшенной морем и демоном. Но последние годы нравы изменились. Теперь потерпевший крушение купец мог рассчитывать на спасение и починку в обмен на треть груза. В противном случае корабль так и оставался гнить на отмели.