поехали к Буллиту. «Американцы – и он тоже в том числе – были еще милее, чем всегда». Насколько мы знаем из дневника Елены Сергеевны, в ноябре Булгаков еще два раза был в посольстве.

О чем беседовал он там? Чего-то Елена Сергеевна могла не знать, что-то знала, но предпочла не писать об этом. Во всяком случае, планы отъезда писателя с женой наверняка обсуждались с сотрудниками американского посольства, которые и разговорами, и кинофильмами поддерживали эти намерения. Булгаков связывал теперь с ними, и прежде всего с самим послом, своие надежды; но Буллитт помочь не смог.

После отъезда Буллита Булгаков в посольстве не бывал. В апреле 1937 года его вновь приглашали на костюмированный бал, который давала дочь нового посла. Он не поехал, сослался на отсутствие костюма.

Велено унести вас…

Уильям Буллит, пациент, соавтор и спаситель Фрейда, дипломатический партнер Ленина и Сталина, сотрудник Рузвельта и покровитель Булгакова, заслуживает того, чтобы о нем писались романы. Но, может быть, роман о нем – и великий роман – уже написан?

Проследим еще раз последовательность событий. Бумаги Булгаковых на выезд лежали в инстанциях. В июне 1934 года Булгаков получает очередной отказ на свою просьбу отпустить его заграницу. Он обжалует его в новом письме Сталину, на которое теперь уже не получает ответа. Все лето «М. А. чувствует себя отвратительно»; «все дела валятся из рук из-за этой неопределенности»; «очень плохое состояние – опять страх смерти, одиночества, пространства». 6 сентября Булгаков на своем спектакле во МХАТе знакомится с Буллитом. 21 сентября Булгаков возобновляет работу над «Мастером и Маргаритой». 13 октября его жена записывает; «…плохо с нервами. Боязнь пространства, одиночества. Думает, не обратиться ли к гипнозу». В октябре 1934 года Булгаков пишет набросок последней главы своего романа. Воланд беседует с Мастером: «– Я получил распоряжение относительно вас. Преблагоприятное. Вообще могу вас поздравить. Вы имели успех. Так вот, мне было велено… – Разве вам могут велеть? – О да. Велено унести вас».

В первых редакциях романа, написанных еще до прибытия Буллита в Москву, в тексте не было ни Мастера, ни Воланда. Дьявол, впрочем, был уже в самых первых редакциях, но оставался абстрактной магической силой. С каждой следующей переработкой дьявол становился все более земным и конкретным, приобретал все более человеческие, хотя и совершенно необычные черты. А став таковым, он по самой логике вещей, еще до знакомства с Буллитом, оказался иностранцем (среди вариантов названий романа были, например, «Консультант с копытом» и «Подкова иностранца»).

Булгаковеды, нашедшие десятки и сотни перекличек между романом Булгакова и разными другими текстами, от Энциклопедии Брокгауза и «Фауста» до антикварных книг по демонологии и масонству, соглашаются в том, что Воланд, в романе много раз прямо названный Сатаной, им все же не является. «У булгаковского Воланда как литературного героя родословная огромна», – пишет, например, Лидия Яновская, но «фактически ни на кого из своих литературных предшественников булгаковский Воланд не похож». Михаил Крепс идет дальше: «…булгаковский Воланд – не только не привычный Дьявол, но и во многом его антипод… Роль Воланда в романе не в том, чтобы сеять зло, а в том, чтобы его разоблачать».

Пребывание Буллита в Москве довольно точно совпадает по времени с работой Булгакова над третьей редакцией его романа. Как раз в ней прежний оперный дьявол приобрел свои человеческие качества, восходящие к личности американского посла в ее восприятии Булгаковым – могущество и озорство, непредсказуемость и верность, юмор и вкус, любовь к роскоши и к цирковым трюкам, одиночество и артистизм, насмешливое и доброжелательное отношение к своей блестящей свите (прототипы которой тоже хочется, хотя и без специальных оснований, увидеть среди сотрудников посольства). Некоторые их физические черты тоже сходны: Буллит тоже был лыс, обладал, судя по фотографиям, вполне магнетическим взглядом и вместе с Воландом маялся стрептококковой инфекцией, от которой болят суставы. Известно еще, что Буллит тоже любил Шуберта, его музыка напоминала ему счастливые дни с первой женой. И конечно, у Буллита был в посольстве глобус, у которого он мог развивать свои геополитические идеи столь выразительно, что, казалось, сами моря наливаются кровью; во всяком случае, одна из книг Буллита, написанных после войны, так и назывется – «Сам великий глобус».

В 20-х годах, скупо рассказывает Уоллес, Буллит задавал в Париже ошеломляющие вечеринки: «…он попросту имел лакея, обслуживающего гостей голым, или что-то вроде этого». Позже Буллит тоже, вероятно, практиковал или, по крайней мере, рассказывал «что-то вроде этого». Зато с чувствительным собеседником, жадным до впечатлений и подробностей нездешней, невероятной жизни, Буллиту в России повезло куда больше. «Тех, кто побывал за границей, он готов был слушать, раскрыв рот», – вспоминала о Булгакове первая его жена.

К тому же в Москве 30-х годов рассказы и поступки Буллита были куда более невероятны, чем в Париже 20-х. В реальной жизни боящихся друг друга, теряющих представление о реальности свидетелей и участников московских процессов – жизни Мандельштама, Зощенко, Бухарина, Берии – могли случиться и любовь Мастера и Маргариты, и купание Бегемота с портнихой в ванне с коньяком. Однако эротическая роскошь Бала Сатаны больше напоминает литературную реальность приятеля Буллита Ф. Скотта Фицджеральда, его романы из жизни скучающих и спивающихся миллионеров, тоже задававших по весне балы. Отсюда в романе московского приятеля Билла Буллита могла появиться и голая служанка Гелла («нет такой услуги, которую она не могла бы оказать»), одним своим видом сводящая москвичей с ума, и нагие гостьи всех цветов кожи под руки с фрачными кавалерами, и коллективное купание в бассейне с шампанским…

Буллит и Джонс действуют

«Как должен такой человек ненавидеть анализ! Я втайне подозреваю, что злобная ярость, с которой он пошел в поход на некую столицу, относилась, в сущности, к жившему там старому аналитику, его истинному и настоящему врагу – к философу, разоблачившему невроз, великому обладателю и распространителю отрезвляющей правды», – писал в 1939 году Томас Манн в своем эссе «Братец Гитлер». Больному, упрямому и величественному старцу, остававшемуся в Вене несмотря на уговоры близких и пример давно разъехавшихся учеников, грозила смертельная опасность.

Реакция Буллита на аншлюс была моментальной и эффективной. Он информировал Рузвельта о необходимости сделать все возможное для спасения Фрейда. Он просил американского посла в Вене Джона Уайли (еще недавно бывшего сотрудником Буллита в Москве) действовать по официальным каналам. Он встретился с германским послом во Франции, угрожая международным скандалом, если со знаменитым венским евреем что-либо случится. Второй ключевой фигурой в этом деле был