Однако, поскольку математический счёт — это весьма сложный навык, с трудом дающийся детскому мозгу, в его отношении возникает своего рода регресс — ребёнок словно бы откатывается к более ранним формам познания мира, и в этом «счёте вслух» мы снова видим ту самую «эгоцентрическую речь».

В доказательство своих взглядов на «эгоцентрическую речь» Жан Пиаже предположил даже, что ребёнок в соответствующем раннем детском возрасте уверен, что другие люди понимают его так же, как и он себя.

Он ещё не знает о существовании «других сознаний», находящихся по ту сторону его собственного. Поскольку же другим известно всё то, что у него самого на уме, то какой смысл с ними вообще коммуницировать? Что можно им сообщить, чего они не знают?

Так что у ребёнка, если верить трактовке Жана Пиаже, и не возникает желания воздействовать на собеседника речью, действительно что-то ему сообщить.

Лев Семёнович Выготский, также занимавшийся этим вопросом, напротив, считал, что речь является изначально социальной, а лишь затем, проходя через фазу «эгоцентрической речи», становится индивидуальной, превращается в нашу внутреннюю речь».

И в самом деле, ребёнок не начинает свой речевой опыт с «эгоцентрической речи». С самого раннего возраста он общается со взрослым с помощью звуков, которые постепенно будут превращаться для него в «язык».

Младенец гулит в ответ на обращение к нему взрослого, став чуть постарше — вторит ему, привлекает его внимание. Становясь ещё старше, он уже высказывает свою позицию, свои требования, он даже способен лукавить, что предполагает «чужое сознание», пусть и совершенно примитивное.

Но что же тогда «эгоцентрическая речь»?

Ряд интереснейших экспериментов, которые были проведены Львом Семёновичем, позволили существенно дополнить и переосмыслить взгляды Жана Пиаже на действительную роль «эгоцентрической речи» при формировании детской психики, а самое главное — самого процесса нашего с вами мышления.

Те мои читатели, которые слышали мои лекции, вероятно, знают, что я часто повторяю эту цитату из Выготского: «Мысль начинается там, где мы наталкиваемся на препятствие». И в самом деле, для Выготского этот момент, это переживание чувства «препятствия» чрезвычайно важны.

Для исследования этого феномена Лев Семёнович намеренно создавал у дошкольников «затрудняющий момент» во время эксперимента. Например, ребёнок что-то рисует и вдруг обнаруживает, что у него под рукой нет нужного ему карандаша или бумаги91.

И что вы думаете? Да, столкнувшись с «затрудняющим моментом», ребёнок тут же переходит к «эгоцентрической речи»: «Где карандаш, мне нужен синий карандаш, а его нету. Ничего, я вместо этого нарисую красным, смочу водой, это потемнеет и будет как синее».

Ребёнок, как мы видим, не просто проговаривает свои действия, не просто аккомпанирует себе речью, он конкретизирует проблему, с которой столкнулся, он, можно сказать, создаёт мысль — вслух находит выход из затруднительного положения.

Дети старше семи лет, участвовавшие в экспериментах Выготского и представителей его научной школы, сталкиваясь с аналогичными затруднениями, вели себя уже иначе — они не озвучивали ситуацию, не проговаривали вслух возможный план дальнейших действий.

Однако же в ответ на вопрос, о чём он только что думал, ребёнок давал ответы, по сути повторяющие размышления, которые делает дошкольник, но только вслух.

То есть те же размышления с возрастом переходят из внешней речи во внутреннюю, то есть «эгоцентрическая речь», которую Выготский ещё называл «речью для себя», теряет свой внешний компонент, становится беззвучной.

Всё это позволило Льву Семёновичу сделать вывод, что «эгоцентрическая речь» носит не только экспрессивную функцию, не только сопровождает активность ребёнка, но и становится постепенно инструментом его мышления — помогает ребёнку мысленно моделировать ситуацию, осознавая её и обнаруживая в ней возможные варианты решения «затруднения».

«Эгоцентрическая речь» отмирает, превращаясь в «речь внутреннюю», которая выполняет роль мышления. Впрочем, и она — эта «внутренняя речь» — является лишь переходным этапом от мысли к развёрнутой внешней речи, в которой мысль получает возможность выражения в словах.

То есть «внутренняя речь» на определённом этапе нашего развития тоже в каком-то смысле отмирает.

Мы думаем не словами, и поэтому нам зачастую очень непросто выразить с их помощью свою мысль. Если бы мы продолжали мыслить «внутренней речью», то таких проблем не должно было бы возникнуть.

Итак, «эгоцентрическая речь» («речь для себя»), возникающая во время «затруднительных моментов», постепенно, к школьному возрасту ребёнка, полностью трансформируется во «внутреннюю речь».

Далее — из «внутренней речи», когда ребёнок часто шёпотом проговаривает свои мысли и действия, — этот психический процесс постепенно становится действительным мышлением.

И теперь мы учимся выражать свою мысль в словах. Но это уже не прежняя «речь для себя», а совершенно новая речь — «речь для другого», в которой мы пытаемся выразить свою мысль.

То есть сама наша мысль в процессе всех этих трансформаций как бы отрывается от языка, который был нами усвоен извне. Теперь это уже наш собственный язык — с нашими собственными словами и нашим их пониманием.

Но всё это вроде бы теоретические рассуждения, правда? Пусть они и подкреплены экспериментами, но дальше же всё равно интерпретация экспериментов, гипотезы. Внешнюю речь мы можем объективно фиксировать, а внутреннюю — нет. Так что объективных данных у нас нет.

Хотя, конечно, это красивая идея: внешнее слово преобразуется в нашем внутреннем пространстве в какую-то нашу мысль, после чего мы, пытаясь выразить её, снова облекаем её в слова, но уже как-то по-своему. Но это только идея…

Впрочем, латерализация полушарий тоже происходит в онтогенезе постепенно — по мере роста и развития детского мозга. И с помощью современных методов исследования мы теперь можем зафиксировать соответствующие изменения объективно, проследив таким образом за этапами развития мышления, о которых нам рассказывает Лев Семёнович Выготский.

Обратимся для этого к исследованию, проведённому в Центре пластичности мозга Джорджтаунского университета под руководством профессора неврологии Элиссы Ньюпорт92.

В рамках данного исследования дети получали очень простое задание:

в одном случае они слушали записанные на плёнку достаточно простые утверждения (например: «Большое серое животное — это слон»), и если они были с ними согласны, то нажимали на кнопку,

в другом случае эти же утверждения проигрывались для них задом наперёд, после чего следовал дополнительный условный сигнал, услышав который ребёнок должен был нажать на кнопку (и не нажимать на кнопку, если его не было).

Таким образом, если ребёнок понимал вопрос, учёные видели это по его ответам. В качестве же «контроля» использовался аналогичный, по сути, но лишённый всякого смысла звуковой ряд (запись тех же утверждений задом наперёд).

Контрольные стимулы в этом исследовании позволяли учёным определить, чем обусловлена реакция мозга у испытуемого — реагирует ли он просто на звук или именно на речь,