Зимой две погибли. А те, что остались, до сих пор худы после зимы и никак не пожирнеют, а уж лето.

– Это хульдры их с пастбищ прогоняют, – насупившись, пробормотал Бьёрн. Лицо его уж стало красным от выпитого пива. – Да по ночам приходят и седлают из мести. Сколько богу ни молись, а защиты от них нет никакой.

– Ты видел их? – спросил Ситрик.

– Тоже мне! Увидишь их! Если они сами не захотят, то все глаза проглядишь, да никого и не усмотришь.

– Я бы, может, и следила за коровками, как прежде, да только руки у меня опускаются. Гисла помогает с ними, да батраки посматривают. Да толку-то. Верно, что Лесной ярл и правда мне мстит, – с приручённой злой печалью сказала Бирна. – Мало ему того, что мы поля, те, что ближе к лесу, не вспахивали. Зайцы там теперь пасутся и лоси. Всё мало ему!

Ситрик открыл было рот, чтобы рассказать о том, что Асгид соблюдает свои обещания и не трогает хозяйство Бирны и Бьёрна, но смолчал.

– Так, может, они болеют от того, что всегда были слабы. Или от того, что мор сейчас какой-то поднялся. Просто твои чары берегли их и выхаживали, – наконец произнёс он, вспоминая слова своей медноволосой спутницы да прежнюю ласку хозяйки, какой та одаривала своих коров.

Услышав это, Бирна со звоном опустила свой стеклянный стакан на стол. Поднялась и, как маленький капризный ребёнок, выбежала из дому. Бьёрн вздохнул так, будто зарычал.

– Я уж выучил это, что не стоит напоминать ей о прошлом, – сказал он, складывая на груди руки. – Как у неё пузо поднялось по весне, так она сама не своя. Будто больна. Только раны никакой я на ней не вижу.

Он отпил из кружки и тяжело добавил:

– Может, проклял кто. Этот хрен лесной, не иначе…

– Да брось, – произнёс Ситрик, но после они замолчали.

Вернулась Бирна, но за стол рядом с гостем больше не села. Ситрик понимал, что она обижена на него за его неосторожные слова. Бьёрн велел Гисле, чтобы та убрала со стола, а гостю предложил выйти с ним из дома да посмотреть на хозяйство. Ситрик вышел во двор. Хозяин задержался, объясняя что-то расторопной служанке.

Только они отошли от дома, как Бьёрн заговорил:

– Слыхал я, что бывает такое, что бабы с ума сходят, пока дитё под сердцем носят. Но чтоб так… У меня у самого-то точно муравьи все мозги проели от детских криков. Но Бирна… Вижу я, что с ней что-то нечистое. Что-то чёрное внутри неё. И появилось оно сразу, как отпал её звериный хвост.

– Она просто стала человеком, – сказал Ситрик. – Да ещё и матерью.

– Лежит целыми днями, но не спит. Из дома не выходит, так что солнца белого не видит, – не слушая гостя, продолжал Бьёрн. – Сама воет, как услышит, что заревел ребёнок, и не идёт к нему. Это она тебя увидела, хоть с кровати встала. А так дальше бы и лежала, уткнувшись носом в стенку, чтобы не видеть ничего, что кругом неё творится. Жалуется мне постоянно, будто я священник какой-то. Обленилась совсем. Уж всё за неё слуги делают.

Ситрик замолк, услышав это.

– Больна она. Раки меня пусть сожрут, коли я не прав.

Они спустились с холма, на каком стоял двор, и подошли к мелкой речушке. Женщины стирали бельё, стоя по голень в ледяной воде. Бьёрн пустился рассказывать о том, что охотиться ему теперь приходится на другом берегу, но и там Лесной ярл будто прячет от него добычу.

– Мучает он нас обоих, ой мучает. Не знаю, когда это надоест ему, – ворчал Бьёрн.

– Попробуй заключить с ним новый договор. Он больше не злится на вас, – медленно произнёс Ситрик.

– Отчего же он не злится? Тебе откуда знать?

Парень не ответил.

– Я слышал, как одна охотница всякий раз, вступая в лес, просила духов и матерей зверей быть к ней благосклонными. Она уважала и чтила их землю и порядки. Ты прогневал Лесного ярла тем, что забрал себе его жену. В том лишь твоя вина.

Бьёрн затряс головой, не желая соглашаться с его словами. Он взглянул на стирающих женщин, чтобы удостовериться, что те не слышали речи Ситрика, а после зыркнул на парня.

– Что же, ты хочешь, чтобы я лебезил перед ним?

– Он хочет уважения, когда ты входишь в его леса. Ты гость, а не хозяин.

– Гость, по-твоему укравший жену, – буркнул Бьёрн.

– Так извинись и заплати ему. Узнай, что он может потребовать за неё.

Бьёрн вздохнул.

– Может, ты и прав. Дюже у тебя это складно звучит.

– Когда забудутся старые обиды, он, может, и поля разрешит снова засеять, и свиней да коров у опушки пасти. Не повезло тебе, хозяин, с соседом. Вот только с соседом надо дружбу иметь.

– Да уж! Не повезло.

Они ещё немного постояли у воды, а после Ситрик, посмотрев на солнце, произнёс:

– Поздно уже. Мне надо идти дальше в Онаскан, чтобы к вечеру добраться до переправы или брода.

– Успеется, – произнёс Бьёрн. – Я могу попросить кого из детишек батраков провести тебя к старику Хауку. Здесь недалеко. А брод и того ближе.

Вдвоём они обошли нераспаханные поля, Бьёрн отвёл его и к пасущимся коровам, чтобы показать любимых питомиц Бирны. Животные и правда похудели, но, кажется, жалобы хозяйки были куда страшнее действительности. Коровы выглядели обычными, хоть и не такими жирными и лоснящимися, какими были прежде.

После пришли к хлеву и курятнику, где Бьёрн принялся рассказывать о том, как вместе с батраками строил новый дом на краю деревни и оттого, что он валил лес, ему в голову лезла всякая жуть: будто из срубленных стволов текла кровь, а под ногами сновал чёрный дым, наводя ужас.

– Я уж думал, что с ума схожу, – бубнил Бьёрн. – Потом только понял, что это всё из-за того же…

Ситрик, чувствуя, как тает лёд у него в желудке, снова обратился к хозяину усадьбы, напомнив, что ему нужно отправиться в путь. Бьёрн медлил, посматривая на свой видимый отовсюду дом. Кажется, они всё обошли, и у мужчины успели закончиться припасённые слова.

Что-то неладное было в том, как тот вёл себя.

– Бьёрн, – окликнул Ситрик, наморщив брови. – Что ты хочешь от меня?

Мужчина не ответил. Лишь после, когда они во второй раз уж обходили одно и то же поле, Бьёрн вдруг произнёс:

– Ты уж прости меня, но я не могу смотреть на то, как плохо моей жене. День ото дня она всё чахнет.