покрыв все ее тело толстым густым слоем белой жидкости — настолько обильно, что под белесыми разводами едва различалась бледность ее кожи.

— О-о-о, ка-айф! Залита вся, подчистую.

Мана после волны коротких частых судорог обмякла, как тряпичная кукла, голова ее запрокинулась назад, а руки свесились по бокам, но тело все еще продолжало трястись от мощных толчков баскетболиста.

— Эй, ты там вообще скоро? — озадачено прогнусавил панк, переведя дух и вытерев член о волосы девушки. — Ей же кишки на хрен порвет, там живого места небось не осталось.

И словно услышав его слова, баскетболист натужно засопел, зарычал и начал резко ускорять движения тазом, вцепившись в талию девушки руками, приподняв и задергав ее телом на своем члене. От усилившихся резких и острых толчков, Мана вновь разразилась конвульсионной дрожью, даже, кажется, отчасти вернувшись в сознание, чуть глубже застонав и заводив из стороны в сторону красными болезненно острыми глазами. А баскетболист все увеличивал амплитуду, сильнее и сильнее входя в ее попку и раздирая плоть на дырочке ануса своими кольцами, пока мягкие мышцы не начали проступать из-за загрубевших краев дырочки, облипнув вокруг ствола пениса, и животик девушки ритмично начал вздыбливаться бугром, когда головка вмяла клубок кишечника, распрямив толстую кишку, а распахнувшая глаза Мана лишь громче захрипела от вернувшейся агонии, забив руками по жесткой бетонной плите. И вот баскетболист, взболтав членом ее нутро с такой скоростью, что та от толчков запрыгала на месте, тряся конечностями и раздирая бедра о края плиты, учащенно зашипел, и мягкие грудки девушки вместе с животиком затряслись в волнах, напрягаясь и срываясь в дрожи, а изо рта Маны вновь донесся громкий скрипучий хрип, что заменял ей крик ужаса и боли.

И тут он кончил. На пике движения члена головка исторгла из себя колоссальную массу вязкой жидкости, взорвавшись гейзером прямо в кишечнике, отчего на животе девушки вздулась большая шишка, будто пробившийся изнутри шар. Клубок спермы под давлением устремился вверх по кишечнику, подгоняемый все дальше пробивающимся вглубь и сминающим плоть членом, и поднявший на чреве бугорок семени вдруг распрямился и погрузился куда-то в вершину живота, скрывшись под ребрами. Мана в этот миг изогнулась, и ее тело сковало в напряжении, из груди донесся бурлящий захлебывающийся стон, а в животе что-то забурчало, глаза на запрокинутой голове застыли на выкате, и тут она мелко затряслась, будто вот-вот готовый взорваться вулкан. Однако тут же на секунду замерла и вдруг резко выпрямилась, как пружина, и будто взорвалась — из ее рта с утробным бульканьем вырвался жидкий фонтан спермы. Баскетболист в этот момент сбросил Ману со своего пульсирующего члена, и уже в полете из высвободившейся дырочки на попе вырвался еще один поток семени — уже слабее, но гуще. Девушка упала на землю, согнувшись в конвульсии и не переставая хрипло реветь, как при жуткой рвоте, изрыгая изо рта обильную массу белой жижи, прошедшей путь от прямой кишки до горла, а ее попка с широко раскрывшейся вмятой дыркой размером с теннисный мяч, в которой проглядывались сокращающиеся складки мышц прямой кишки, выталкивала из себя клубки спермы вперемешку с кровью и слизью. Через несколько секунды спазмы затихли, Мана перестала реветь, а поток семени прекратил изливаться из ее горла, и девушка так и замерла на земле в луже спермы, вся покрытая слоем молочной вязкой массы, пылью и кровоподтеками, мелко подергиваясь в утихающих судорогах и глубоком учащенном дыхании. Еще через минуту она прекратила всякое движение, дрожь исчезла, ее грудь замерла, и только широко раскрытые, вмятые внутрь плоти и будто вырванные с мясом дырочки влагалища и ануса так и продолжали мелко сокращаться, выпуская тонкие струйки кровавого семени.

— Все, ей пиздец, — шмыгнув носом, констатировал панк.

Жирдяй всхлипнул и театрально вытер слезу.

— Жаль девку. Это был мой самый лучший трах в жизни.

— Потому что единственный, — хохотнул качок.

Баскетболист не проронил ни слова, лишь откинувшись на спину и тяжело задышав. Его член медленно возвращался к человеческим размерам, ритмично уменьшаясь и собираясь в складки. Блондин же, закурив, подошел к притихшему телу девушки, носком развернул на спину и вгляделся в ее пустые безжизненные глаза. Потом нахмурился, наклонился на корточки и поднес сигарету к соску. Раздалось тихое шипение, от красного воспаленного холмика потянулась струйка дыма, и вдруг девушка слабо и мучительно простонала.

— Ебта, жива! — изумленно выпалил качок. — Мы ей очко и пизду порвали, а она еще жива!

— Охереть, — протянул толстяк. — Ее членом практически насквозь проткнули, там все в кашу должно быть. Это пипец.

— А целка-то не одноразовая, — гнусаво хихикнул панк. — Заипись ништяк, я ей как раз еще вставить не успел.

— Да ладно, у нее же там все раздолбано.

— А похер. Зальем йодом, и будет как новенькая. У меня и лекарство есть, хи-хи, как раз шпиганка на пару вмазок осталась.

— Чё?

— Герыч в шприце. Срать на девку, главное, чтобы ебаться могла.

Блондин поднялся и приказал:

— Тащите ее в логово. Пока не калечить, шлюха из нее отменная получится, прибережем и потренируем. А пока дайте ей прийти в себя и проблеваться, у нее все дыры вафлей залепило. И приведите в чувства этого, — он кивнул на баскетболиста.

— Есть, босс. — Гопники тут же отправились выполнять приказ — качок с трудом поднял здоровяка и потащил к складскому проему, а толстяк и панк, схватив обмякшую Ману за руку и волосы, поволокли ее вслед за ними.

Уже в дороге глаза девушки, потухшие, пустые, потерявшие огонек жизни и словно выцветшие, вдруг медленно повернулись к Синдзи, и пока гопники тащили ее по земле, оставляя белесый влажный след, губы ее беззвучно стали шептать: «Спаси… умоляю… Синдзи… помоги мне… пожалуйста… Синдзи…»

— Ну, как тебе мои ребята? — обратился к нему блондин, хитро прищурившись.

Синдзи ничего не ответил. Он едва стоял на ногах, с трудом сдерживая тошноту в горле и едва находя силы, чтобы не зашататься и не рухнуть на пол. Тело его онемело и будто покрылось инеем, совершенно не ощущаясь и словно не реагируя на внешний мир, холод будто остановил сердце, морозными иглами впившись в душу и сковав каждую мышцу, пронзив каждую клеточку и отдаваясь болью при малейшем движении. Синдзи не мог издать ни звука, потому что язык его высох, обветренные губы, с которых выпала так и не зажженная сигарета, затвердели, он