Люди поглядели на меня с уважением — вот, мол, капиталист.

Ну и пущай!

Побродил я эдак с часок по пароходу, да и захотел подняться наверх к капитану. Он здесь начальник и хозяин, и познакомиться следовает. Поднялся к нему. Подхожу и вежливо спрашиваю: по какой, мол, параллели теперича плывем? А он как заорет: «Проваливайте, проваливайте отсюда! Не знаете разве, что посторонним на рубку вход воспрещен». — «Позвольте», — говорю… «Ничего не позволю, убирайтесь!» И, нажав на что-то ногой, он оглушительно засвистел. От неожиданности я чуть живой скатился вниз.

Ну и собака! Одним словом, необразованный. После эдакого эксперимента я уселся на носу в плетеное кресло и взгрустнул. В другом кресле, недалеко от меня сидел какой-то важный бритый господин, еще молодой, годов тридцати. Посмотрел он на меня, посмотрел, да и спрашивает: откуда и куда, мол, еду. Я ответил.

«А по какой надобности в Москву?» — спросил он у меня. Я рассказал, что желаю повидать свет, обзавестись благородными знакомствами и прочее все как есть. Он выслушал и говорит:

— Это вы очень умно придумали. Что вам мариноваться в Елабуге. Повезет, и найдете свое счастье. А что вы везучий, так это я сразу вижу.

— Это почему же, позвольте вас спросить?

— Да как же, и тридцати верст от дома не отъехали, а этакое знакомство приобрели.

— Что-то не возьму в толк, мусье.

— Да как же, знаете ли, с кем вы разговариваете? (И он ткнул себя пальцем в грудь.)

— Не могу знать.

— Я граф Строганов, пермский помещик, владелец обширных камских лесов. Чай, слышали в Елабуге мою фамилию?

Я так и привскочил.

— Еще бы не слыхать, ваше сиятельство. Ваша фамилия древняя и знаменитая.

— То-то и оно. Если хотите, я займусь вами и во время дороги обучу тому, как обращаются благородные люди друг с другом.

— Сделайте милость! Век буду благодарить.

— Вот и отлично. Мы сразу же начнем. Запомните, молодой человек, что когда благородные люди знакомятся друг с другом, то младший всячески должен стараться разуважить старшего. Ну там, угостить его сигарой, завтраком и т. д. Вы не вообразите, что я напрашиваюсь на угощение. О, нет! Я сыт. Но это я так к примеру говорю.

— Отчего же, господин граф, я с превеликим удовольствием.

Для меня большая честь, к тому же и в утробе сосет. Покушал бы в лучшем виде.

— Вы думаете? — сказал задумчиво граф. — Ну что ж. Пожалуй, я принимаю ваше угощение. Но только с одним условием — я сам буду заказывать меню и вина, так как мой желудок не может переварить всякую дрянь. Затек, вот еще что. Чтобы было веселее, пригласите позавтракать с нами двух знаменитых артисток. Они едут с нами, и я вчера с ними познакомился. Одна из них Вяльцева, ну а другая, другая… Патти.

У меня так и екнуло сердце.

— Неужто та Вяльцева, что так здорово поет у меня в граммофоне «Гайда, тройка»!

— Она самая, а ее подруга познаменитее будет.

— Не слыхивал.

— Не слыхали о Патти? Да ее каждая собака знает. Хотите биться об заклад на десять рублей, что вон тот старенький офицер, и тот ее имя слыхал. Подите спросите у него.

Хоть мне и не хотелось иттить спрашивать, да уж больно было желательно ударить об заклад и пожать графскую ручку. Мы хлопнули по рукам, и я отправился.

— Извините, пожалуйста, за любопытство, господин офицер. Скажите, пожалуйста, слыхали ли вы про артистку Патти?

Он удивленно поглядел на меня и говорит:

— Кто же про нее не слышал?

Они хотели еще что-то добавить, да я поскорее раскланялся и отошел. Тоже много вас найдется желающих выпить за чужой счет, какая мне от тебя польза?

— Да, — говорю, — господин граф, ваша правда!

То-то и оно, раскошеливайтесь!

Я почтительно подал графу десятирублевый золотой, и он как-то нехотя заложил его в жилетный карман.

— Вы здесь посидите, — сказал он мне, — а я пойду справлюсь у дам, желают ли они нового знакомства и завтрака.

Я остался один.

5 июня.

Вчерась граф с актерками высадился под вечер в Казани.

Я не прощался, так как, можно сказать, с ними рассорившись.

Расскажу с подробностями. Долго дожидался я графа. Прошло с полчаса времени, а ни его, ни дамочек не было. Не иначе, кобенятся, подумал я, ну да что, мне наплевать. Не хотят, и не надо. Однако они показались, и граф поманил меня пальцем.

Я подошел. «Вот, позвольте вас познакомить, — сказал мне граф. — Это — г-жа Вяльцева, а это мадам Патти». — «Очень рады, — говорю. — Много про вас наслышавшись. Обожаю граммофон и часто в Елабуге запузыриваю ваши пластинки, мадам Вяльцева. Очень даже прилично поете, особливо «Гайда, тройка». Она улыбнулась и заметила: «Да это моя любимая песнь». И тут же запела: «Гайда, тройка, снег пушистый, да ночь морозная кругом». — «Она, ей-богу, она! Ейный голос, те же слова и в голосе те же переборы». Посидели, поговорили о разных умных вещах и в конце концов граф говорит: «Соловья де баснями не кормят, воздух аппетитный, пора и за харчи приняться». — «Что ж, разлюбезное дело», — говорю. И мы отправились в столовую первого класса. Граф сам заказал завтрак, и пока половой накрывал, госпожа Вяльцева села за пьянино и спела про какую-то чайку. Очень у нее ладно и чувствительно вышло. Уселись мы за стол. Подали нам огромное блюдо раков. «Что ж вы не едите», — спросил меня граф. «Нет-с, — говорю, — не употребляю этих шутов». — «Как хотите, — говорит, — нам больше останется». Затем приволокли нам миску свежей икры. Затем стерляжью уху, затем сибирских рябчиков, отъевшихся кедровым орехом. Какое-то сладкое, кофе, фрукты, сижу и сам себе не верю. А тут еще подошел владыко, сел за окном на лавочку — камскими видами любуется. А виды первый сорт: направо горизонты, сзади даль, а налево местосложение. Пьем мы рюмку за рюмкой, стакан за стаканом, и так на душе хорошо делается. Господи ты боже мой, и куда это я только попал. Кругом мозаика да бронза. Насупротив меня граф Строганов с Патти. Под боком сама Вяльцева вино хлещет. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, гайда тройка, епископ Палладий… Долго просидели мы за столом. Наконец граф встали и пошли всхрапнуть часочек. Вскоре и Патти удалилась к себе в каюту, а Вяльцева говорит мне: «Хорошо бы выйти на свежий воздух подышать». — «Что же, — говорю, — пойдемте». Вышли на палубу, обошли кругом раза три пароход, да только чувствую, что от свежего воздуха меня порядком развезло, в голове все ходуном идет, так что и сообразить толком не могу, где нос, а где корма. Замутило меня сильно, я и говорю: «Пройдитесь, мадам, вперед и не оглядывайтесь, а я ужо…» Она действительно послушалась и ушла, я же перегнулся через перила, подумал маленько, да и что грех таить, опоганил матушку-Каму. Выпрямился, вытер слезинку на глазах, повернулся — мать честная, аккурат против меня из окошка каюты сам владыка Палладий смотрит. Мне бы, дураку, шагнуть в сторону, будто не заметил ничего, а не знаю, как случилось, с конфуза ли или со страху, а только руки мои сложились корабликом и что-то потянуло меня к нему — благословите, мол, владыко, а они как посмотрят, да и проговорили сердито: