— Лойкот знает одно место на северной стороне, в скалах, неподалеку от водопада царицы Савской, где гнездятся орлы. С давних пор, поколение за поколением, они выводят там свое потомство. Сейчас как раз то время, когда у орлов появляются птенцы. Не хочешь посмотреть?

— О да, Баджер, да! — Ева захлопала в ладоши, как ребенок, которому пообещали праздник по случаю дня рождения. — А на обратном пути можно будет сходить к водопаду и искупаться в его волшебных водах.

— Придется делать большой крюк. Получится целое путешествие в несколько дней.

— Нам ведь некуда спешить.

Им понадобилось три дня, чтобы пересечь гору в самом широком ее месте — путь преграждали глубокие расщелины и густые чащи, к тому же чуть ли не за каждым поворотом поджидали приятные сюрпризы и чудесные открытия. В конце концов они достигли цели и сели на краю обрыва, любуясь плавно проплывающей внизу парой, слушая, как перекликаются орлы друг с другом и с птенцами, наблюдая, как старшие приносят в когтистых лапах добычу — кроликов и даманов, обезьянок и мелких птах.

Только вот само гнездо оставалось невидимым из-за выступа, на котором они сидели.

— Я так хотела посмотреть птенцов, — расстроилась Ева. — Лойкот наверняка знает место, откуда их можно увидеть. Спроси у него, Баджер, хорошо?

Вернувшись к ней после долгого разговора с Лойкотом, Леон покачал головой:

— Он говорит, что гнездо можно увидеть с одной скалы, но путь туда труден и очень опасен.

— Попроси, пусть покажет. Лойкот сам привел нас сюда, пообещав, что мы увидим птенчиков. Дал слово — пусть держит.

Пожав плечами, следопыт провел их по краю обрыва к трещине в скале и, отложив ассегай, полез в нее. Леон, приставив ружье к дереву, втиснулся следом. Ева, подобрав полы шуки, двинулась за ним.

Они спускались по узкой, тесной шахте, света в которой хватало лишь на то, чтобы рассмотреть собственную руку. В конце пути их ждал узкий выход на открытый карниз, расположенный под выступом, на котором они недавно сидели. Тем не менее гнездо по-прежнему оставалось невидимым, зато орлы, заметив чужаков, встревожились и, пролетая мимо, награждали непрошеных гостей злобными взглядами маленьких желтых глаз.

Карниз был узкий, так что передвигаться пришлось, прижавшись спиной к стене, потом вдруг расширился. Шедший первым Лойкот остановился, распластался на камнях, вытянув шею, посмотрел вниз, потом повернулся и с улыбкой поманил Еву. Она осторожно подползла к нему.

— О! Баджер, иди сюда! Посмотри!

Леон лег рядом и положил руку ей на плечи. Прямо под ними, примерно в тридцати футах от карниза, висело вбитое в расщелину сооружение из сухих сучков и веток. Верх был выстелен зеленой травой и тростником, на которых лежали два только что вылупившихся и еще не умеющих держать голову птенца. Пушистые серые тельца плохо вязались с большими клювами, которыми орлята разбили скорлупу яиц.

— Какие они страшненькие! Ты только посмотри — у них глазки пленкой затянуты, — рассмеялась Ева и тут же инстинктивно втянула голову в плечи — над головами у любопытных захлопали сильные крылья. Пара орлов с пронзительными криками и выпущенными когтями устремилась вниз, готовая защищать гнездо и птенцов от посягательств чужаков.

— Не поднимай голову, а то оторвут, — предупредил Леон. — Лежи и не шевелись. Замри. — Все трое вжались в каменистый карниз. Орлы, покружив и убедившись в отсутствии прямой угрозы потомству, постепенно успокоились. Орлица вернулась в гнездо и, подобрав птенцов под себя, покровительственно накрыла их широкими крыльями. Леон и Ева терпеливо ждали. Никто не шевелился. Наконец птицы успокоились совсем и занялись обычными делами, не обращая внимания на распластавшиеся на карнизе человеческие фигуры.

Леон и Ева провели над гнездом остаток дня, наблюдая за великолепными гордыми птицами в их привычной среде и за их обыденными занятиями, и вернулись в свою временную хижину, когда уже смеркалось.

— Никогда не забуду этот день, — прошептала Ева, прижимаясь к Леону под одеялом.

— Каждый день, когда мы вместе, незабываемый.

— Ты ведь не увезешь меня из Африки, правда?

— Здесь наш дом.

— Знаешь, когда я наблюдала за теми чудными крохами, у меня появилось странное чувство.

— У женщин это общий недуг, они все немного клуши, — усмехнулся Леон.

— Скажи, Баджер, у нас будут дети?

— Ты имеешь в виду — прямо сейчас?

— Ну, попрактиковаться не мешает. А ты что думаешь?

— Что думаю? Женщина, да ты гений! Не будем же тратить время на пустую болтовню.

* * *

Возвращение стало чуть ли не праздником для всей маньяты. Мальчишки-пастушки выследили их еще на дальних подступах и сообщили новость в деревню, так что Леона и Еву встречала толпа веселых, поющих и смеющихся людей. Под деревом совета пару дожидалась Лусима. Обняв Еву, она предложила ей сесть справа от себя. Леон, опустившись на табуретку с другой стороны, помогал женщинам объясняться в тех редких случаях, когда не срабатывало интуитивное понимание. В какой-то момент он вдруг остановился на полуслове, поднял голову и принюхался.

— Что это за восхитительный аромат?

Поскольку вопрос не был адресован кому-то в частности, то ответила на него Ева, первой сумевшая определить запах, по которому они так скучали последние дни.

— Кофе! Чудесный, прекрасный кофе! — И действительно, Ишмаэль уже подходил к ним с двумя чашками в одной руке и дымящимся кофейником в другой. На губах его играла улыбка триумфатора. — Ты и впрямь творишь чудеса! — добавила Ева по-французски. — Это единственное, чего мне недоставало для полного счастья.

— Я также привез кое-что из вашей одежды и обуви, чтобы вам не пришлось больше носить тряпки неверных.

Он неодобрительно посмотрел на шуку и поморщился.

В отличие от Евы Леон не обрадовался.

— Ишмаэль, где ты был? — с тревогой спросил он. — Ходил в Перси-Кэмп? Ты ведь оттуда принес кофе и платье для мемсагиб?

— Ндио, бвана, — с гордостью подтвердил Ишмаэль. — Я ездил в лагерь, и на все у меня ушло четыре дня.

— Тебя кто-нибудь видел? Кто был в лагере?

— Только бвана Хенни.

— Ты сказал ему, где мы?

— Да, он спросил, и я ответил. — Лишь теперь Ишмаэль заметил, что хозяин не разделяет его радости. — Я сделал что-то не так, эфенди?

Леон отвернулся и сжал кулаки, с трудом удерживая рвущуюся наружу злость, а когда снова посмотрел на Ишмаэля, его лицо походило на маску.

— Ты сделал так, как считал правильным. Кофе отличный. Впрочем, у тебя другого и не бывает.

Ишмаэль слишком хорошо знал господина, чтобы поверить словам, а потому, еще не понимая, чем провинился, поспешил вернуться в хижину.