Мое время в кавказской политике пришлось на сложные годы больших потрясений, когда решалось, способны ли народ и избранное им руководство выстоять под непомерным грузом проблем и ответственности. Ответственности не только за настоящее, но и за будущее, за судьбы следующих поколений.

Опасность остаться без Кавказа в 1990-х годах – не плод мифологического воображения. Такая опасность реально существовала. Это так!

Лозунг, выдвинутый Ельциным ради укрепления личной власти: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить», едва не привел к разрушению тысячелетнего российского государства, съеживанию великой евразийской России. Слова Ельцина многими были приняты всерьез: суверенитет брали, его проглатывали и им давились, за него проливали «свою и чужую кровь»…

Но представим, что северокавказские сепаратисты, сторонники выхода из состава России достигли своей цели. Что стало бы тогда с народами Северного, да и Южного Кавказа? Для исчерпывающего ответа потребуется серьезное исследование. Но наиболее вероятные последствия такого шага очевидны. Рост напряженности, чреватый немедленным столкновением между представителями разных религий и народов, гигантские потоки беженцев – это лишь ближайшие результаты выхода Северного Кавказа из состава РФ. В среднесрочной перспективе для каждого северокавказского народа многократно возрастал риск утратить достигнутый в историческом союзе с Россией уровень образования, культуры, экономического развития. Под вопрос было бы поставлено сохранение национальных традиций и языков. Россия была и остается уникальным государством, где представители малых по численности народов могут жить в соответствии со своими национальными традициями и культивировать их. Ничего подобного нет ни в Турции, ни в Иордании, ни в Саудовской Аравии, ни в Египте, ни в других странах, на которые в 1990-х годах ориентировались северокавказские сепаратисты. Там государство отрицает национально-культурное многообразие и уж тем более не создает условия для развития национальных культур и языков малых народов.

Для самой России, победи на Кавказе сепаратизм, дело не ограничилось бы потерей только северокавказских земель. Цепная реакция неминуемо привела бы к эскалации сепаратистских установок в республиках Поволжья, а далее – к самому худшему, уничтожению российского государства в существующих границах.

Важным направлением государственной политики на рубеже 1980—1990-х годов стала политическая реабилитация репрессированных в сталинское время народов.

К сожалению, курс на восстановление прав репрессированных народов и соответствующая нормативно-правовая деятельность проводились в условиях острого противостояния между руководством Советского Союза и все более агрессивно оспаривающими его прерогативы властями молодой России. Реабилитация в этих условиях превратилась в орудие политической борьбы.

Первые шаги по восстановлению прав репрессированных народов предпринял Верховный Совет СССР. В ноябре 1989 года после серьезной подготовки он принял декларацию «О признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению, и обеспечении их прав».

В марте 1991 года было принято постановление Верховного Совета СССР с таким же названием. Это были продуманные, выверенные документы, открывавшие возможность для последовательного восстановления законности и равноправия граждан страны.

Союзные законодатели понимали, что реабилитация не должна провоцировать конфликты между людьми разных национальностей, между теми, кто принадлежал к репрессированным народам и не относился к таковым. В мартовском постановлении 1991 года Верховным Советам республик было рекомендовано исходя из их компетенции «рассмотреть указанные вопросы и принять по ним необходимые решения, не допуская ущемления прав и законных интересов граждан, проживающих в настоящее время на соответствующих территориях».

Однако последнее было полностью проигнорировано в реабилитационном нормотворчестве Верховного Совета РСФСР. Его депутаты в обстановке неоправданной эйфории поспешно приняли законы, расшатавшие стабильность на Северном Кавказе. Закон «О реабилитации репрессированных народов» от 26 апреля 1991 года включал норму о так называемой территориальной реабилитации. Между тем термин «территориальная реабилитация» не имеет юридического определения, в том числе и в мировой практике. Фактически территориальная реабилитация ставила в неравное положение разные категории населения, проживавшие на одной территории. Благой замысел, стоявший за идеей реабилитации, вскоре обернулся манипуляциями с категориями населения, противопоставлению одних другим. В результате были заложены мины замедленного действия, которые взорвались в октябре – ноябре 1992 года, когда произошло вторжение на территорию Северной Осетии больших групп вооруженных, крайне радикальных людей из соседней Ингушетии. Так поспешно принятый закон спровоцировал вспышку насилия и обвалил правопорядок на значительной территории Северного Кавказа.

Не может быть сомнений в том, что депортированные в 1944 году люди должны были быть реабилитированы. С этим согласны все народы России. И именно поэтому концепция реабилитации, конкретные меры по ее осуществлению не должны были стать орудиями этнополитической борьбы, конфронтации в российском обществе.

Хорошо помню те события и тогдашние позиции тех, кто принимал ключевые решения. В сентябре 1992 года меня избрали депутатом Верховного Совета России, и в конце октября в этом качестве я отправился в Южную Осетию, в Цхинвал. Необходимо было обстоятельно познакомиться с положением дел в республике и проинформировать парламент России о развитии ситуации после введения миротворческих сил в зону конфликта, внести предложения по поддержке жителей и продвижению миротворческого процесса, в котором Россия играла основополагающую роль.

Когда мне стало известно, что произошло в Пригородном районе, я принял решение немедленно возвращаться во Владикавказ и выехал из Цхинвала.

Во Владикавказ прибыл ранним утром 2 ноября и сразу же направился в Дом правительства. Там проходило заседание республиканского актива с участием депутатов, министров, директоров предприятий, руководителей общественных организаций. В президиуме находились Георгий Хижа, заместитель председателя правительства России, и Ахсарбек Галазов, председатель Верховного Совета Северной Осетии. Георгий Степанович Хижа был известен в стране не как политик, а как опытный хозяйственник, руководивший крупнейшим ленинградским предприятием электронного приборостроения «Светлана». В новой роли он чувствовал себя неловко и уклонялся от ответов на острые вопросы.

Было ясно, что разговор будет долгим, и через какое-то время я вышел из зала, чтобы сделать несколько звонков в Москву. В это время по телевидению передали срочное сообщение о том, что Президент РФ Б. Ельцин подписал указ «О введении чрезвычайного положения на части территорий Северной Осетии и Ингушетии». Выслушав изложение документа, я испытал чувство тревоги. Из сообщения следовало, что в зоне чрезвычайного положения органы республиканской и районных властей не смогут осуществлять свои полномочия, а вся система республиканской власти – и исполнительной, и законодательной – будет передана в подчинение создаваемой Временной администрации. Получалось, что республиканские органы власти утратят возможность влиять на ход событий. При этом нарушались конституционные нормы, лишались полномочий избранные народом депутаты, включая и высшее должностное лицо республики, каковым в тот период был председатель Верховного Совета Северной Осетии.