Но работа была неофициальной, чтобы не платить налоги. Это было одно общее между любавичскими евреями и чёрными иммигрантами: налогов они не платили. И ещё одно: для лечения и те и другие получали страховку для бедных, Медикейд, как многодетные родители.

Чрезвычайно, даже фанатично религиозные, любавичские всю жизнь подчиняли соблюдению традиций и молитвам и ели только кошерную пишу, благословлённую их раввинами. Одевались тоже традиционно — с детского возраста: мужчины в чёрных сюртуках и шляпах, женщины, даже очень молодые, с бритыми головами, прикрытыми париками, платками или шляпками. Вокруг них всегда вился рой аккуратно одетых детишек всех возрастов. И, конечно же, никаких наркотиков в том традиционном обществе не было и быть не могло. Там господствовали книга религиозных законов Тора и деньги.

Обходя этаж за этажом на дежурстве, я подготавливал больных, поступивших на завтра на операции. В палате на одного человека сидел на кровати и раскачивался в молитве молодой еврей-хасид, с пейсами, в ермолке и с молитвенником в руках. Когда я вошёл, он сделал мне знак рукой не перебивать его и продолжал качаться. Я встал спиной к двери и перебирал свои записи — что ещё нужно делать. Он всё молился, и я уже был готов повернуться и уйти, чтобы зайти позже. В тот момент он закончил молитву и в один прыжок оказался возле меня, поймав за полу куртки. Он уставился в висящее на лацкане моё удостоверение, прочитал и воскликнул по-русски:

— Ты — еврей из России?

— Да. — Я удивился, не ожидая услышать от него русскую речь.

— Ага! Я тоже! — радостно завопил он и стал буквально прыгать вокруг меня, как сумасшедший, быстро-быстро расспрашивая:

— Когда приехал?

— Четыре года назад.

— Где жил?

— В Москве.

— Ага! Я тоже! Я тебя сразу распознал.

— А вы когда приехали?

— Я давно, двадцать лет назад, ещё мальчишкой. Ага! — он не переставал двигаться и подпрыгивать, от его суетливости у меня зарябило в глазах, я подумал: чем он болен?

— Мне надо вас обследовать. Что с вами?

— Ерунда! У меня грыжа, но это не имеет никакого значения. Сначала мы должны вместе помолиться. Ага!

Поражённый таким оборотом дел, я стал отнекиваться:

— Мне, знаете, некогда, дел много… да я и не умею молиться…

— Ерунда! Это не имеет значения! — вопил он подпрыгивая. — У меня есть с собой всё для молитвы. Ага!

Притянув меня насильно, он стал повязывать мне на левую руку ритуальную кожаную коробочку с двойной длинной лентой Тефеллин, приговаривая:

— Ага! Эта называется Шел Яад, с молитвами из Торы. Она напротив сердца, ага! А вторая называется Шел Рош, тоже с молитвами. Эту повяжем тебе на лоб. Ага!

— Слушайте, мне действительно некогда… может быть, потом…

— Нет, нет, никаких потом!

Я не знал, как от него избавиться: при такой настойчивости единственным способом было его оттолкнуть, но это грубо — мы же не на улице, с больными в госпитале так не обращаются. С другой стороны, и больные с докторами ведь тоже не должны так обращаться… Что мне делать? Я не успел придумать, как он накинул мне на голову талес — большую белую шаль с синими полосами по краям. Под шалью я почувствовал себя полным идиотом.

— Ага! Теперь будем молиться, — он сам уже тоже был под талесом. — Становись лицом к стене — в сторону Иерусалима. Повторяй за мной.

Я только мечтал, чтобы в этот момент не вошла сестра. Прочитав короткую молитву, которую я вяло повторял, улавливая конец бормотания, он заявил:

— Ага! Теперь мы должны станцевать.

Тут я из-под талеса возвысил голос:

— Нет, нет, танцевать мне совсем некогда!

— Это особый танец, символический — для дружбы. Ты хочешь, чтобы моя операция прошла хорошо?

— Да, конечно, но…

— Ага! Для этого надо станцевать. Клади свою руку мне на плечо, так, а я кладу свою руку на твоё плечо. Теперь давай кружиться и подпрыгивать, ага! — он заскакал вокруг, насильно меня поворачивая. — Ты подпрыгивай, подпрыгивай, ага!

Подпрыгивать я не стал, но ощущал себя безвольным идиотом: никогда в жизни я не был в таком дурацком положении. Я сказал:

— Ну, хватит, уже ясно, что операция пройдёт удачно.

— Нет, нет! Ещё не всё, ага! Ты хочешь, чтобы израильтяне победили в Ливане? (Это было в 1982-м, израильские войска тогда вошли в Ливан для защиты своего севера от хасбулатских экстремистов.)

— Да, я хочу, чтобы они победили, но я не хочу больше танцевать. Какое имеет отношение одно к другому?

— Ага! Если хочешь, чтобы мы победили, повторяй за мной, — он всё кружился и что-то бормотал.

Я думал: ну и картина со стороны — доктор на дежурстве… Вот бы Ирина сейчас увидела меня, она бы решила, что я сошёл с ума.

Наконец он кончил прыгать, мы сняли ритуальные повязки, и я уговорил его лечь, чтобы обследовать его грыжу — надо же мне описать её в истории болезни. Попутно он рассказывал, что живёт в районе, где всё подчинено любавичскому раввину Шнеерзону.

— Знаешь, какие у нас строгие правила? — все евреи должны молиться три раза в день, а мы должны это делать восемь раз, ага! Зато ребе Шнеерзон сказал, что мы первые встретим Миссию, ага!

Я не стал вдаваться в теологические дискуссии и постарался ретироваться поскорей.

— Приходи ко мне помолиться ещё раз перед сном, ага?

— Я постараюсь.

Не имея желания ещё раз валять дурака, я не только больше не вошёл в его палату, но даже обходил её стороной, чтобы он случайно не увидел меня через щель полуоткрытой двери и не затащил силой.

Закончив все дела к трём часам ночи, я пришёл в свою комнату и только вытянулся на кровати, как раздался телефонный звонок. Возбуждённым голосом сестра крикнула:

— Доктор Владимир, срочно придите в палату 306!

Палата 306 была самая большая, на двадцать кроватей, там всегда лежали тяжёлые больные. У нас тогда не было отделения интенсивной терапии, и сестре было легче наблюдать за ними в большой палате.

— Что случилось?

— Вот придёте, сами увидите. Только срочно.

— Хорошо, хорошо, я уже иду, но что случилось?

— Тут двое больных, мужчина и женщина… они занимаются любовью.

— Что?! Где?!

— Говорю вам, прямо в палате.

На ходу я обдумывал, что предпринять, и позвал с собой дежурного охранника, чёрного верзилу:

— Пойдём со мной, сестра звонила — в палате 306 двое занимаются любовью.

— Есть из-за чего беспокоиться! Подумаешь, большое дело, — посмеиваясь и захватив с собой дубинку, он шёл за мной. Эти ребята-охранники сами были не прочь заниматься тем же с сёстрами и их помощницами во время дежурств.