диск солнца не стал спускаться к западу. Однако все еще нельзя было сказать, на чьей стороне перевес.

– Эй, Сунь! – крикнул наконец волшебник. – Остановись! Сейчас уже поздно. Иди-ка к себе, а завтра утром приходи. И тогда мы сразимся с тобой не на жизнь, а на смерть.

– Нет, постой! – крикнул Сунь У-кун. – Биться, так до конца. Разве можно уходить только потому, что поздно? !

Сунь У-кун продолжал наступать. Тогда Черный волшебник превратился в ветер и скрылся в пещере. Он запер каменные ворота и больше не показывался. Сунь У-куну ничего не оставалось, как снова вернуться в монастырь бодисатвы Гуаньинь. Опустившись на облаке вниз, он крикнул:

– Учитель!

Трипитака, с нетерпением дожидавшийся своего ученика, очень обрадовался. Однако заметив, что тот вернулся без рясы, не на шутку испугался.

– Что ж ты и на сей раз вернулся без рясы?

В ответ на это Сунь У-кун вынул из рукава пригласительную карточку, и передавая ее Трипитаке, сказал:

– А ведь волшебник с покойным настоятелем были друзьями. Волшебник отправил к нему гонца с приглашением на Пир в честь одеяния Будды. Я убил гонца, а сам принял вид монаха-наставника и таким образом попал к волшебнику в пещеру. Меня приняли как дорогого гостя, напоили чаем. Но когда я попросил показать мне рясу, он наотрез отказался. В довершение ко всему во время нашей беседы появился дух, который охранял горы, и все дело раскрылось. Тогда Черный волшебник начал со мной драться. Мы бились до позднего вечера, но ни один из нас не вышел победителем. Наконец волшебник улизнул к себе в пещеру и крепко заперся там. Мне тоже не оставалось ничего другого, как вернуться домой.

– Ну а как ты думаешь, сможешь ты в конце концов одолеть его? – спросил Трипитака.

– Вряд ли, – отвечал Сунь У-кун. – Силы у нас, пожалуй, равны.

Прочитав пригласительную карточку, Трипитака передал ее смотрителю.

– А ваш наставник, вероятно, тоже был волшебником? – спросил он.

Смотритель упал на колени:

– Почтенный отец, – взмолился он, – наш наставник был человеком. Однако Черный волшебник путем совершенствования овладел человеческой сущностью и постоянно приходил к настоятелю беседовать о священных книгах. Кроме того, он обучил нашего учителя искусству подчинения духа. Так они и стали друзьями.

– Нет у этих монахов никакой волшебной силы, – вмешался в разговор Сунь У-кун. – Голова у них торчит вверх, ноги обычные, ступают по земле. Они толще меня. А это тоже говорит о том, что они не духи. Однако взгляните, на карточке написано: «Почтенному храброму медведю». Это значит, что в настоятеле, несомненно, сидит Дух медведя.

– Я слышал, что в старину люди говорили, будто обезьяны и медведи относятся к одной породе зверей, – сказал Трипитака. – Как же мог он превратиться в духа?

– Стал же я, с вашей точки зрения относящийся к породе зверей, Великим Мудрецом, равным небу, – со смехом сказал Сунь У-кун, – так чем же он хуже меня? Ведь всякое живое существо на земле, имеющее девять отверстий, может путем самоусовершенствования, достичь бессмертия.

– Ты только что сказал, что способности у вас одинаковы, – возразил Трипитака. – Как же, в таком случае, ты сможешь одолеть его и отобрать рясу?

– Э, не беспокойтесь! – успокоил Трипитаку Сунь У-кун. – Я знаю, что делать.

Пока они беседовали, монахи накрыли на стол и пригласили учителя с учеником поесть. После ужина Трипитака с фонарем в руках отправился на отдых в передний храм. Монахи расположились на ночлег вдоль стен, во временно устроенных шалашах. Задние помещения – покои наставника – они уступили старшим священнослужителям. Ночь прошла спокойно. Вот что рассказывается о ней в стихах!

Чертогов неба линия сверкала

Волшебной, безупречной чистотой,

Небесная Река пересекала

Все небо полосою золотой.

Но россыпь звезд не только в черном небе, —

Их огоньки дрожат в реке земной,

Умолк в горах веселый птичий щебет

И мир уснул, объятый тишиной.

Померк костер рыбачий, пепла грудой

Вдали едва его отмечен след,

И в пагоде высокой, перед Буддой

Угас лампадки благодатный свет.

Еще вчера здесь гонга медь гудела,

Звал барабан остатки сил напрячь,

Сегодня ночью в храме опустелом

Лишь слышатся стенания да плач…170

Но Трипитака, почивавший в храме бодисатвы Гуаньинь, спал беспокойно. Все его мысли были сосредоточены на рясе. Повернувшись на бок и взглянув в окно, он вдруг увидел, что забрезжил рассвет. Он быстро встал и позвал:

– Сунь У-кун! Уже светло ! Иди скорей за рясой!

Сунь У-кун одним прыжком вскочил с постели. Монахи уже принесли воду для умыванья.

– Смотрите, как следует прислуживайте моему учителю, – приказывал им Сунь У-кун, – а я снова отправляюсь в путь.

Встав с постели, Трипитака остановил его:

– Ты куда идешь?

– По-моему, бодисатва Гуаньинь довольно беззаботна, – не отвечая на вопрос, сказал Сунь У-кун. – В ее честь здесь воздвигнут прекрасный монастырь, возжигаются благовония, а она допускает, чтобы по соседству жил какой-то волшебник. Я сейчас отправлюсь к Южному морю. Найду ее и скажу, чтобы она прибыла сюда сама и отобрала у волшебника рясу.

– А когда ты вернешься? – спросил Трипитака.

– Если успею, вернусь, когда вы еще будете завтракать, – сказал Сунь У-кун. – Могу и задержаться. Но к полудню непременно буду здесь. Вы не беспокойтесь, монахи будут хорошо служить вам. Итак, я отправляюсь.

Не успели замереть еще звуки его голоса, как он бесследно исчез. Вмиг очутился он у Южного моря и, остановив свое облако, стал осматриваться. Величественная картина открылась перед ним.

Морской простор лазурный, необъятный

От синевы небес неотделим,

И залиты сияньем благодатным

Вершины гор и глубина долин.

И с яростью сшибаясь непрестанно,

Валы швыряют хлопья пены вверх,

И в сумраке прибрежного тумана

Ликующий и ясный день померк.

Как гром, прибой грохочет небывалый.

Великолепна неба красота.

Там радуг многоцветных покрывало

Раскинулось над пиками хребта,

Цвета переливаются и гаснут,

И снова – алость, желтизна и синь…

На море Южном есть утес прекрасный.

Его ты взором пристальным окинь —

Там Гуаньинь в блаженстве обитает

И, красоты исполнен неземной,

Хребет вершины грозные взметает

До неба достающею стеной.

Колышет ветви ветер, свеж и ласков,

Траву, которой мягче нет нигде,

И солнца светлый круг на небе ясном

Горит как лотос золотой в воде.

И на дворцовой черепичной крыше