Юрий Каминский был среди нас одним из бесспорных лидеров, заводил, нередко задавал тон, увлекал за собою. Отчетливо помню ясный вечер на склоне мая, в шестьдесят втором, со всей его свежестью и щедростью, когда мы, группа пишущих стихи парней, возвращались все вместе с очередного городского литобъединения. Почему-то оказались мы на месте слияния древних степных рек, Ингульца и Саксагани, как раз там, где в XVIII столетии был основан наш город. Каминский был как-то возвышенно порывист, словно в полете. Поэзия, казалось, переполняла его. Золотисто-карие глаза его сияли. Вся его коренастая, очень ладная, поджарая, невысокая, словно точеная фигура, светящиеся в закатном солнце курчавые волосы, как бы обвевающие вместе с теплым ветерком загорелое лицо с характерными скулами и перекатывающимися желваками, четко вырезанными губами, упрямый, широко открытый лоб с едва наметившимися морщинками – буквально излучали энергию. Там, среди тополей и верб, среди колеблющейся зелени, сквозь которую смутно просвечивали белые колонны лодочной станции, у вечереющей, плавящейся воды принялся он читать свои стихи. Напоминающий сгусток солнца, какой-то неистово-радостный, он стоял, крепко упираясь ногами, на прибрежной тропке – и читал, читал. Слова являлись, изумляли – и уносились дальше, по течению, полновесные, звонкие, каленые.

«И я ухожу, как отчаливаю, и я прихожу, как причаливаю, к синей пристани глаз».

Это западало в душу. Я волновался. Мне было совершенно ясно, что Каминский по-настоящему талантлив, что стихи его сильны и существуют в мире потому, что он, поэт, вдохнул в них жизнь.

Ныне нашей дружбе – двадцать восемь лет. Слишком многое было пережито за эти годы со времени молодой нашей и счастливой эпохи, нелегкие, порою и трагичные испытания пришлось вынести, все проходя и проходя пресловутую, бесконечную проверку на прочность, поэтому и говорить о них походя нельзя. Из круговерти лет и событий вынесли мы твердую убежденность в том, что дружбу нашу не сломить никаким обстоятельствам, что поэзия, таинственная и животворная сила, как и любовь, как и противостояние тьме, незыблемая вера в торжество света, пронизывает все бытие наше на земле.

Юрий Каминский родился в 1938 году. Он коренной криворожанин. Это значит – речь его, повадки, жизненный уклад, подход к любому занятию, лень и энергичность, юмор и хандра, условный урбанизм и плещущий через край пантеизм совсем особенные, возможные только в нашем городе. Вырос Каминский и прожил несколько десятилетий в старом центре, как все здесь его называют, в районе, именуемом загадочно – Шанхай, разноплеменном и разноязычном, в старом доме с типичным для юга внутренним двором, над которым ночами роились звезды, а днем лились жаркие солнечные лучи. Мечтатель, книгочей, Каминский был здесь в своей тарелке, среди гомона соседских голосов, шипенья жарящейся на сковородках еды, отголосков музыкальных фраз из радиоприемников и льющейся из общего крана воды. Он существовал одновременно и в этом, окружающем его с детства мире – и в мире своем, скрытом от непосвященных, но столь же ясном – для него, поэта. В этом памятном всем нам доме он бесконечно, запоем, читал, встречался с друзьями, писал стихи. В свои две тесные комнатушки вбегал он с крыльца, как на борт фрегата. Был он там, в своем мире, романтиком, путешественником, звездным скитальцем.

Внешняя же биография Юрия Каминского отнюдь не поражает пестротой. После школы служил в армии на Чукотке. Побывал в разных местах страны. Работал на производстве. Учился. Вот уже многие годы работает слесарем – и говорят, в своем деле незаменим.

Каминский – из поколения, опаленного войной. Отсюда – одна из основных тем его поэзии. Отец его погиб на фронте. Будучи зрелым человеком, лишился он матери, потом сестры. Двойную трагедию, одиночество переживал стойко. Судьба подарила ему чудесную жену и сына. Он человек поступков, иногда и подвига. Известен случай, когда он предотвратил грандиозный взрыв, спас горящих людей. Он принципиален и тверд в отношениях с людьми, хотя, впрочем, доброта его и доверчивость хорошо известны всем его знакомым. Он, в отличие от своих давних друзей, никуда не уезжал из родного города – именно здесь он живет, здесь рождены его стихи.

Публикаций в периодике – центральной и республиканской – у Каминского довольно много. Однако печатают его до сих пор изредка, небольшими подборками, несмотря на полученные им всяческие литературные премии. Свод стихотворений за тридцать лет работы – сотни и сотни типичных для Каминского емких, лаконичных, с яркой образностью, с великолепным рисунком фразы, отточенных, мастерских стихотворений – так и остается пока что существующим в машинописях, в списках… Книги у Каминского не выходили. Да и сам вопрос о них, поднятый когда-то, скрыт пеленою безвременья. Гордость, нежелание унижаться, становиться частицей редакционного и издательского хаоса, раз и навсегда твердо избранная позиция творчески независимого человека, противостоящего окружающему абсурду, становились камнем преткновения на пути к книге. Нелегко давалась поэту такая вот позиция. Случались срывы, отчаяние, пошатнулось здоровье, ранее бывшее отменным. Но Юрий Каминский – выстоял. Не случайно сказал он о себе еще в молодости: «Стою последним бастионом солнца, который невозможно взять».

Ныне перед читателем первая – на пятьдесят втором году жизни – книга Юрия Каминского. В ней – трудная верность слову, своим, всегда незаемным темам. В ней – стихи разных лет, исполненных труда, достоинства, мужества. В ней – свет чести и правды, музыка боли и радости, сила любви и доброты. А потому и суждена ей, знаю, жизнь чистая и открытая. «Ибо Господь праведен, – любит правду; лице Его видит праведника».

…Изданная нами с Толей Лейкиным книга моего земляка и друга Юры Каминского читается и перечитывается людьми. И особенно, разумеется, на Украине. Хотя и в Америке ее читают. И в России. Кому нужна поэзия – те читают. И будут читать – всегда! Оказалась эта книга – первой ласточкой. С моей ли, с Толи ли легкой руки, а скорее всего, с легкой руки нас обоих дело пошло. Вслед за изданной нами Юриной книгой в девяностых годах, в Кривом Роге, где тоже наладилось свободное книгопечатание, вышли еще три, уже значительные по объему, его книги стихов. А недавно, как мне сообщили, вышла у Юры книга и в Германии. Я ее пока что не видел. Но надеюсь увидеть. Давно уже мечтает Юра об издании большого однотомника своих стихов. Думаю, что и это сбудется. Пора. На родине Юра Каминский – известнейший поэт. Это ли не замечательно. Верность родине, верность речи – естественны и незыблемы в нем.

Об Аркадии Агапкине (Книга стихов «Серебряный ветер», 1991)

А все-таки печаль и радость – чувства родственные. Пусть они и полярны, однако начало берут они из единого источника. И вряд ли кто-нибудь скажет об этом проще и глубже Григория Сковороды: «Все походить iз безоднi глибокого серця». Светлая, строгая печаль, дыхание которой столь ощутимо в стихах Аркадия Агапкина, и радость, чистая, по-детски незащищенная, доверчивая, нахлынули на меня со страниц книги этого чудесного поэта, пишущего более четверти века, но только сейчас дождавшегося издания. Агапкинские печаль и радость, такие естественные, ищущие понимания, приправлены горечью немалого опыта, они отдают дымком таежного костра, пылью хоженых-перехоженых троп и дорог, они прокалены солнцем, заметены метелями, исхлестаны дождями. Внешне они, может, и загрубели на ветрах эпохи и всевозможных географических широт, внутри же, в сердцевине своей, они ясны, слышимы, зримы, – поэтому и распутывают они все узлы биографии и судьбы, потому и выстояли, потому и дают почву слову. С Аркадием Агапкиным мы знакомы добрых два десятилетия. Будучи дружен со многими художниками, прозаиками, поэтами – представителями нашей отечественной культуры, еще недавно считавшейся неофициальной, а ныне признанной во всем мире, сам являясь заметной фигурой в этой по-российски неповторимой, талантливой среде, он, на моей памяти, никогда не выпячивал себя, не подчеркивал, как это охотно делали некоторые, что вот, мол, и он пишет серьезные русские стихи, что и он поэт, а предпочитал держаться как бы чуть осторонь, без всякой показухи, в скромности и сдержанности его ощущалось достоинство, – и люди поневоле отмечали всегдашнюю его независимость. Высокий, прямой, с кудрявой, гордо поставленной головой, зеленоглазый, со вспыхивающей искоркой во взгляде, крепкий, будто бы сдерживающий в себе готовую вот-вот вырваться буйную энергию, он напоминал молодого Блока, а гораздо чаще – забредшего в наше столетие праславянского странника, может быть, даже и Леля, потому что так и хотелось представить его подносящим к губам свирель. Он появлялся в московских домах, в шестидесятых – семидесятых годах еще бывших гостеприимными, в мастерских – и сразу же как-то выделялся среди весьма пестрой, шумной богемной братии, хотя и не прилагал для этого никаких усилий, говорил изредка, больше молчал, слушал других.