Хельги Красный ушел в свой стан, а среди оставшихся споров больше не было. Своей едва не состоявшейся схваткой с Мистиной Хельги поневоле сплотил всех людей Ингвара – заставил выбрать сторону, и уж потом ее пришлось держаться.

– Да ну ее, славу, – толковали меж собой бояре. – Мы уж пробовали… едва половина живой ушла. В один день тысяча человек живьем сгорела – шутка ли! А никак иначе, кроме как через Боспор Фракийский!

– Царь Морской жертвы-то принял, а ответа не дал. То ли милостив к нам будет, то ли нет.

– Может, в Романовом царстве их греческий бог Морского Царя переборет!

– А сколько мужей в поле полегло… У Себенега брат, у Честонега сын и братанич… всех не перечесть…

– Я двух братьев в Вифинии оставил, а мать моя стара – новых не народит уже…

– Дают выкуп не хуже Олегова – надо брать.

– Князь же того и хотел.

– Будем с греками торговать – больше всякой добычи наживем, и кровь проливать не надо!

– Мы коли все тут уладим – царь нас к себе в палаты позовет мир творить?

– Мир так просто не творится, – объяснял Вефаст, опытный в этих делах. – Сейчас мы только сговоримся, чтобы не воевать больше. Потом от греков к нам в Киев царь должен послов снарядить, они приедут, сядут с нами, будем с ними толковать – как торговать, как, что, по каким законам нашим людям в Царьграде жить. Все обсудим, поедем сами, кого князь изберет, в Царьград, царю свои условия изложим. Если он согласится – велит на харатье написать, сам именем Христовым поклянется мир соблюдать. Потом в Киев поедем со своей харатьей, и князь и вся русь тоже поклянется те условия блюсти на щитах своих, оружии и золоте…

– Уж больно долго! – Бояре были недовольны. – Это еще года два пройдет!

– А как иначе? Мир творить – не блох ловить. Года два проездим, пока сговоримся, зато и мир будет вечный – пока солнце светит и белый свет стоит. Так и запишут.

– То есть на тридцать лет…

– Много хочешь! До первой драки…

* * *

Но вот бояре разошлись по своим дружинам, стемнело. Мистина сидел у костра в собственном стане, обдумывая итоги дня. Улыбнулся про себя: в споре с Хельги он опровергал те же доводы, какие сам приводил в том зимнем разговоре с Эльгой. В тех и других была своя правда. И он отлично понимал Хельги: ведь и его предки прославились набегами, и в воинской славе он с детства привык видеть свою честь. Но Мистина сын Свенельда был бы недостоин своих предков – норманнов и славян, – если бы не умел понять, когда мир изменяется. Когда честь разрушить чужую державу начинает уступать другой – чести построить свою.

Раздался свист дозорного, и Мистина поднял голову. Хрут вскочил из кружка сидевших на песке телохранителей, отошел, потом вернулся:

– Красный идет.

– Один? – Мистин не так чтобы удивился.

В глубине души он ждал продолжения того их краткого разговора перед княжьим шатром.

– С тремя своими и жидином. И с братом меньшим.

– Милости просим.

С тремя телохранителями Хельги вступил в круг света у костра. Теперь на нем был хазарский кафтан с шелком – к ночи стало прохладно. За братом шел Олейв, позади всех Синай. Мистина приветливо кивнул обоим родичам, не вставая, и указал на бревно сбоку от себя. Будто это обычное дело: два брата жены пришли скоротать с ним вечер у костра.

Хельги сел и какое-то время молча смотрел в огонь. Мистина не торопил его. Он был готов к чему угодно, хоть к вызову на поединок – на клинках и до смерти одного из них. Потому что дальше так продолжаться не могло. Если Хельги ни на что не решится, он сам сделает так, чтобы больше никогда о нем не беспокоиться. И плевать на то, что они свойственники. От свойства их и все заботы.

– Что вы сделали с этими людьми? – наконец промолвил Хельги, все еще глядя в огонь, и лишь потом перевел взгляд на лицо Мистины. – Они забыли о славе отцов и дедов. Им не нужны слава, полон, заморские девки, золото и паволоки, забрызганные кровью. Только бы было куда бобров сбывать. Ладно бы поляне… Но Тормар… Оддгейр… Внуки Олеговых хирдманов…

– Помнишь, ты говорил мне тогда… что у меня нет ничего своего. – Мистина тоже посмотрел на него. – И я еще сказал, что ты прав. У меня есть только наша держава. А ей нужен мир. Я это понял. И все эти люди поняли, – он кивнул во тьму, где огромный воинский стан постепенно закрывал багровые глаза и затихал, только у ладожан еще нестройно пели. – А ты еще нет, мой любезный родич. – Он приподнял брови, будто сожалел. – Ты так и остался парнем из гавани Хейдабьюра, сколько бы тебя ни именовали Хельги конунгом. Ты ведь понимаешь: я знаю, чего ты добивался той осенью в Киеве, пока все думали, будто я с войском сгинул. Ты не погнушался бы развалить державу, лишь бы урвать себе кусок. И теперь ты готов толкнуть русь на новую войну ради славы и добычи, будто ее населяют одни викинги. А это не так.

– Твой дед был викингом.

– А мой отец – уже нет. Несколько поколений русь живет на земле славян. Она уже другая. И хочет другого. Твоя сестра это понимает. Поэтому она – настоящий конунг, хоть и женщина.

Хельги смотрел на его озаренное пламенными отблесками лицо – горбинка на носу, острые скулы, шрам ниже глаза… Слишком спокойное лицо для того, кто лишь нынче пережил такой крутой поворот судьбы…

– Ты все знал заранее! – осенило Хельги.

– Откуда я мог знать, что Роман предложит мир?

– А откуда он мог узнать, что мы двинулись в поход, почти в те же дни, как мы ушли из Киева? Птицы напели? Или в блюде золотом увидал? Не знал бы – не успел бы снарядить посольство, чтобы навстречу вышло и в такой дали нас перехватило.

– Не морочь себе голову, – почти дружелюбно посоветовал Мистина. – Романовых хитростей нам не разобрать. Здесь одно важно: Ингвар – князь целой державы, и этой державе нужна дружба греков. А ты – конунг широкого синего моря, для тебя весь свет – поле битвы. Для тебя мир – что лето для йотуна или сухой берег для рыбы. Ты в нем не живешь.

– Хочешь сказать, что мне среди нынешней руси нет места? – с горячностью воскликнул Хельги. – И это в державе, что создал мой родной дядя?

– Эту державу создал не Вещий. Он только заложил основу. Создал ее брак Ингвара и Эльги. И если ты не понимаешь, в чем ее благо, то да – тебе в ней места нет. И родство с Вещим не поможет. Его крови в жилах мало. Надо понимать, чего он хотел.

– Ты думаешь, – Хельги придвинулся к нему и зашептал почти в ухо, – она бы это одобрила?

Мистина едва заметно вздрогнул, но постарался не перемениться в лице.

– Я не думаю, – обронил он. – Я твердо знаю. Она бы это одобрила. Она хочет мира для Руси. И мир она получит.

– Она ведь хочет не только мира, – продолжал Хельги. – Я не дурак и не слепой. И в Киеве тоже слепых осталось мало. Счастье Ингвара, что он редко бывает дома и никогда – одновременно с ней. Иначе тоже давно прозрел бы. И когда он прозреет – ты лишишься и того, что у тебя есть. Воеводской гривны и доли в дани. Куда ты тогда денешься? Если уцелеешь, само собой. Станешь таким же «парнем из гавани», как я. Тогда вспомнишь, как мог обрести золото и славу. И даже власть. Но отказался.