— «Классный» — никогда, а «хороший» — да! — Я лихо причмокнул языком и показал большой палец.

— От скромности вы не умрёте!

— Во всяком случае, в последнюю очередь, — ответил я ему в тон, но снова спросил: — Так я прав?

— Идите в санчасть, режиссёр Доценко!

Он уклонился от ответа, но при этом назвал меня режиссёром, а не осуждённым. Мне кажется, что этим он как бы согласился со мной. Что-то во мне щёлкнуло: я действительно увидел перед собой другого человека, человека, занимающегося не совсем своим делом.

— Вам бы Замполитом работать, гражданин полковник, — дружелюбно заметил я и повернулся, чтобы выйти.

И услышал вдогонку:

— Я и начинал с должности Замполита… — Он проговорил как-то виновато и ностальгически…

Не знаю, с прямой подачи ли Канариса или же Начальник санчасти сам сообразил, что тот изменил отношение ко мне, но я, избавившись от простуды за неделю, провалялся на больничной кровати все три. Впервые от души отдохнул «за колючей проволокой»…

За это время на «четвёрке» произошли события, которые я призывал ещё при появлении на этой «командировке». Помните, я сетовал на то, что в моей новой колонии нет «Смотрящего»? Так вот, на «четвёрку» наконец-то пришёл-таки «Вор в законе»! Этой новостью со мною поделился Толик Хромой — шнырь санчасти (когда я впервые услышал, как к нему обращаются больные, подумал, что это его кличка, тем более, он действительно прихрамывал, а оказалось, его настоящая фамилия].

На предыдущей зоне в санчасти у нас был не только шнырь (кстати, там их было даже двое], но и трое дневальных, даже трое медбратьев из числа осуждённых и завхоз. И там именно с завхозом все зэки старались найти общий язык, чтобы обратиться к нему в силу какой-либо необходимости. Но здесь, на «четвёрке», санчасть была скромнее раз в пять: всего четыре стационарные палаты, одна процедурная она же перевязочная, и кабинет Начальника санчасти. В силу отсутствия других докторов этот тип был «мастером на все руки»: и «швец, и жнец, и на дуде игрец», то есть «лечил» все болезни. Я обдуманно взял слово «лечил» в кавычки: как вы уже поняли, он больше калечил.

Если кто-то из «спецконтингента» заболевал всерьёз, то он начинал молить Бога, чтобы главного «лепилы» не оказалось на месте. В такие «счастливые» моменты его замещала фельдшерица — Тамара Фёдоровна. Это была милая женщина лет пятидесяти, исполнявшая роль не только фельдшера, но и медсестры, а чаще всего подменяла и самого доктора. Спасала официального «Начальника» санчасти и позволяла не просыхать от алкоголя-то потому, что Тамара Фёдоровна, ко всему прочему и к своему большому несчастью, была ещё и его законной женой.

Может, вы подумали: я наговариваю на него из чувства мести? Ни боже мой! Всё это мне стало известно из «первоисточника». Когда я во второй раз оказался на больничке, мы как-то разговорились с Тамарой Фёдоровной, которая не только была полной тёзкой нашей Великой киноактрисы — даже фамилия была Макарова, — ной была удивительно похожа на неё внешне.

Когда я сказал ей об этом, Тамара Фёдоровна, нисколько не смущаясь и не кокетничая, заметила:

— Ну вот, и вы туда же — за мною ещё со школы тянется прозвище «актриса». Это я сейчас располнела, а тогда мы с Тамарой Фёдоровной были как двойняшки!

— А вы с ней никогда не встречались? — поинтересовался я.

— С Тамарой Фёдоровной нет, а вот с Герасимовым я встречалась. — С лукавой улыбкой она покачала головой.

— С Сергеем Аполлинариевичем?

— Вы с ним знакомы?

— Я учился у него во ВГИКЕ…

— Надо же! — как-то уж слишком спокойно проговорила она.

Почему-то показалось, что она не поверила моим словам, но переубеждать не хотелось, и я, сделав вид, что ничего не заметил, перевёл разговор на другую тему.

— Что-то романтическое у вас было с Сергеем Апол-линариевичем? — поинтересовался я.

— Ну что вы говорите, право? Какое там… — Женщина забавно замахала руками, словно ребёнок. — Даже и разговора-то не было промеж нас. Я тогда на сносях была, и дали мне путёвку на юг, в Пицунду, в санаторий. Пошла, значит, я на рынок, фруктов прикупить…

— Анавстречу сам Герасимов!

— Да, именно так: навстречу мне шёл муж Макаровой! Взглянул так на меня… — Тамара Фёдоровна уставилась на меня в упор. — Покачал головой и прошептал: «Надо же!» А потом прошёл мимо и несколько раз обернулся…

— А говорили, что разговора не было! — съехидничал я.

— Так это же он не мне, а себе сказал…

— А может, вам? — подначил я.

Тут она замолчала, наморщила лоб и проговорила серьёзным тоном:

— А может, и правда мне…

Я удивлённо взглянул на неё, и она… вдруг рассмеялась, а вслед и я, мгновенно врубившись, как ловко провела меня эта провинциальная женщина.

Когда мой сосед по палате спал крепким сном, мы как-то разговорились с ней, и она чисто по-бабьи «поплакалась мне в жилетку». Рассказала, как много лет назад она познакомилась с красивым стройным парнем — студентом медицинского института, — влюбилась без памяти и вскоре выскочила замуж. После получения диплома его, как молодого и подающего большие надежды специалиста, хотели оставить в Архангельске, а он, гонимый ложной романтикой, попросил распределения на Север.

Но с его, как она сказала, «бесхребетным характером» он, не выдержав трудностей, вместо того чтобы попытаться вернуться на кафедру, просто запил и в пьяном виде допустил ошибку в диагнозе, перепутал лекарство, и человек умер. С трудом удалось избежать Суда. Он запил ещё сильнее, а у них на руках — двое ребятишек. Начальство терпело-терпело, а потом и уволило за пьянство и прогулы. После долгого обивания начальственных порогов самой супругой его удалось устроить на «четвёрку»…

Я не сдержался и спросил в лоб:

— Допустим, тогда дети мешали развестись, а сейчас-то что вас удерживает рядом с этим пьяницей?

— Так люблю я его, окаянного! — с горечью воскликнула она…

Почему-то вспомнилась помощница Заместителя Министра МВД СССР Петра Олейника, майор Пронина, судьбу которой не назовёшь лёгкой. Во время Великой Отечественной войны они с мужем потеряли друг друга, и она посчитала его погибшим. А он, выйдя из окружения, попал в плен, потом бежал, создал партизанский отряд, возглавил его и доблестно громил врага до самой Победы, после которой сталинский режим мгновенно забыл обо всех его заслугах и не простил ему нескольких дней в плену. Его отправили в Соловецкие лагеря.

К тому времени Пронина стала работать в системе Главного управления лагерей, как тогда говорили, ГУЛАГа. Однажды совершенно случайно в каких-то документах наткнулась на фамилию мужа. Всё тщательно проверив и выяснив,