Однако для Юджинии все было не так. Он понял это теперь. Потому что для женщины неестественно удерживать мужчину на расстоянии на протяжении стольких месяцев, неумолимо сливающихся в годы. А еще это несправедливо.

Она пользовалась им как фасадом, заключил он. Не было другого объяснения телефонным звонкам, ночным гостям, этой внезапной поездке в Лондон. Она использовала его как прикрытие, чтобы их общие друзья в Хенли и (самое главное) ее работодатели — совет директоров клуба «Шестьдесят с плюсом» — пребывали в убеждении, будто она находится в целомудренных отношениях с майором Тедом Уайли. Тогда у них не будет оснований предполагать, что она находится в менее целомудренных отношениях с кем-то еще.

«Дурак. Дурак. Не будь же таким идиотом. Пуганая ворона куста боится. Вот уж не думала, что ты так опростоволосишься».

Но разве можно совсем не ошибаться? Такое возможно, только если вовсе исключить сближение с другим человеком, а лишать себя этого Тед не хотел. Его семейная жизнь с Конни — счастливая и приносившая удовлетворение долгие годы — сделала его оптимистом. Их брак приучил его к мысли, что такой союз возможен, что это не редкость, а состояние в порядке вещей, надо только работать над этим. Оно не всегда достается легко, но усилия, основанные на любви, принесут плоды.

Вранье, думал Тед, все это вранье. Вранье то, что он говорил себе, и вранье то, что говорила Юджиния и чему он с такой готовностью верил. «Я еще не готова, Тед». Да, на самом деле она не была готова лишь для него.

Ощущение, что его предали, было сродни ощущению надвигающейся болезни. Оно возникло в его голове и стремительно стало просачиваться ниже, захватывая все уголки тела. Теду казалось, что избавиться от этого ощущения он сможет, только выбив его из организма. Будь у него под рукой кнут, он бы исхлестал себя, через боль получая облегчение. Но у него были только эти буклеты на письменном столе, жалкие следы его ребяческого идиотизма.

Его рука скользнула по ним, пальцы сначала смяли, а потом разорвали бумагу листок за листком. В его груди угнездилась тяжесть — возможно, ее породили медленно сужающиеся артерии, но Тед знал: это в нем умирало нечто куда более важное для его жизни, чем старое сердце.

По пятам за чернокожим констеблем в салон вошла Акиша Ньюланд, и своевременное появление девочки дало Ясмин Эдвардс желанную возможность полностью игнорировать полицейского. Девочка вежливо осталась стоять у входа, рассудив, что мужчина пришел по делу и раньше ее, поэтому надо подождать, когда он закончит. Все дети Ньюландов были такими, хорошо воспитанными и внимательными — редкие качества в подростках.

— Как чувствует себя твоя мама? — спросила у нее Ясмин, избегая смотреть на констебля.

— Да неплохо, — ответила Акиша. — Ей два дня назад снова делали химиотерапию, но на этот раз она перенесла ее легче, чем раньше. Мы не знаем, что это значит, но все надеемся на лучшее. Ну, вы понимаете.

«Лучшее» в данном случае означало еще пять лет жизни — это все, что обещали врачи миссис Ньюланд, когда в ее голове нашли опухоль. Можно ничего не делать и прожить восемнадцать месяцев, так они сказали. А лечение увеличит этот срок до пяти лет. Но это максимум, на грани чуда, а чудеса случаются редко, особенно когда речь идет о раке. Ясмин могла лишь гадать, каково получить смертный приговор матери семи детей, один младше другого.

Она вынесла из глубины салона парик, приготовленный для миссис Ньюланд и надетый на круглую подставку. Акиша удивилась:

— Он не похож на тот, что…

Ясмин не дала ей закончить:

— Это новый. Мне кажется, ей должен понравиться. Ты у нее спроси. Если нет, то поменяем на тот, что был раньше. Договорились?

Темное личико Акиши засияло от удовольствия.

— Спасибо, миссис Эдвардс, — сказала она, зажимая подставку с париком под мышкой. — Спасибо. Вот маме сюрприз будет!

Девочка кивнула констеблю и оказалась на улице прежде, чем Ясмин успела придумать, как продлить разговор. Когда дверь захлопнулась и они остались вдвоем, ей ничего не оставалось, как взглянуть на полицейского. С тайной радостью она отметила про себя, что не может вспомнить его имя.

Затем она оглядела помещение салона в поисках занятия, которое позволило бы ей и дальше игнорировать незваного посетителя. Да, хорошо бы проверить, не нужно ли пополнить запасы косметики после макияжа, сделанного тем шести женщинам. Она вытащила чемоданчик, где хранились ее тюбики и баночки, раскрыла все отделения и стала сортировать лосьоны, кисточки, губки, тени, помаду, кремы, румяна, тушь и карандаши. Каждый предмет она в определенном порядке выкладывала на стол.

Констебль нарушил молчание:

— Найдется у вас минута, миссис Эдвардс?

— Я уже уделила тебе минуту, и не одну. Да, кстати, я забыла, кто ты такой.

— Лондонская полиция.

— Да нет, я спрашиваю, как твое имя. Я забыла.

Он назвался. Его имя вызвало у Ясмин раздражение. То есть фамилия, говорившая о его происхождении, ее устроила. Но вот имя — Уинстон — свидетельствовало о таком подхалимском желании быть английским, что ее передернуло. Это имя было даже хуже, чем Колин, или Найджел, или Джайлс. О чем вообще думали его родители, называя сына Уинстоном? Надеялись, что он станет политиком, или что? Как глупо. И сам он глупец.

— Я работаю, как видишь, — сказала она. — И следующий клиент записан на… — Она сделала вид, будто сверяется с ежедневником, который, к счастью, не был виден полицейскому, стоящему у двери. — Через десять минут. Ну, так чего еще надо? Выкладывай поживее.

Какой он большой, вновь подумалось ей. Он и вчера вечером показался ей крупным мужчиной — и в лифте, и в квартире. Но сегодня, в салоне, он выглядел еще выше, вероятно потому, что она была с ним наедине, без Дэниела в качестве отвлечения. Он словно заполнил все помещение своими широкими плечами, руками с длинными пальцами, дружелюбным — притворно — лицом. Да, все они притворяются дружелюбными, даже те, чьи лица обезображены шрамами.

— Как я сказал, всего одна минута, миссис Эдвардс. — Его голос был безупречно вежливым. Полицейский держался на расстоянии, отделенный от Ясмин рабочим столом. Но вместо того чтобы сразу приступить к делу, на которое ему выделили минуту, он заметил: — Хорошо, когда на улице вроде этой открываются новые заведения. Всегда грустно, если спросите меня, видеть заколоченные витрины. И лучше пусть здесь будут кафе и салоны, как ваш, например, чем если какой-нибудь богач скупит все дома, снесет их, а на их месте построит заправку или еще что-нибудь.

Она негромко фыркнула.

— Если ты рискуешь открыть свое дело в такой дыре, как эта, то хотя бы не платишь много за аренду, — сказала она таким тоном, как будто для нее ничего не значило достижение цели, о которой она мечтала весь свой срок за решеткой.

Нката едва заметно улыбнулся.