– Видали, как он вырос, – говорит обычно Клара и тянет его к какой-нибудь женщине, чтоб та на него поглядела. – Он у меня здоровый, ест на славу, никак не накормишь. И смекалистый.

А потом она его легонько отпихнет – и про него тут же забудут, опять можно сесть и терпеливо дожидаться, пока не придет время ехать домой. Додумайся Кречет, что можно как-то судить об этих сборищах, он бы их возненавидел. А так они для него вроде стихийного бедствия, вроде снежной бури, ненастья, дождя или несчастного случая. Если подвернется книжка и можно почитать – еще повезло. Не подвернется – сиди и жди. Взрослые от нечего делать ведут пустые, нескончаемые разговоры, тут есть что послушать и попробовать разобраться, что к чему. Он сделал открытие: все разговоры – об одном и том же, начинаются, обрываются, вновь идут по тому же кругу… но если у кого-то и впрямь есть что сказать, он это непременно скажет, надо только подождать. Самое важное – не то, что чаще всего повторяют, а то, на что лишь намекают вполголоса. Разговор взрослых похож на запутанное и неряшливое вязанье. И еще одно понял Кречет с годами: существует некая огромная территория, которую все эти люди завоевали – и теперь безраздельно ею владеют, оплели ее сетью имен и родственных связей, а порой иная ниточка тянется «в город». «Городскими» восхищаются, но им не доверяют; зачастую о них упоминают насмешливо, с язвительной улыбкой. Они владеют землей и еще каким-то имуществом, но главная их сила – само родство, родня у них повсюду, даже в Европе, счету нет двоюродным и троюродным братьям и особенно сестрам, только и слышно, что опять которая-нибудь с кем-то «помолвлена»… Кречету во всем этом мерещилось нечто священное и грозное. Съежившись где-нибудь в уголке, робкий, смирный, терпеливый, он сидел и слушал, а внутри, словно смертоносный цветок с острыми и жгучими лепестками, росло нестерпимое желание стать одним из этих людей, таким же, как они, настоящим Ревиром. Да, непременно надо стать одним из них, все понимать и всем владеть…

– О господи, уж это фермерское хозяйство… пшеница, коровы… – устало и мило вздохнет иной раз женщина помоложе – чья-нибудь дочка, которая рвется прочь из этой глуши. Или чья-нибудь молодая жена. В семействе появились две или три замужние женщины еще моложе Клары; они ни капельки не стесняются, храбро встревают в разговоры, закидывают ногу на ногу, одергивают на себе юбки. Клара красивей их всех, но им, видно, это все равно. Когда разговаривают одни женщины, надо садиться где-нибудь в сторонке, вроде не пристало ему с ними сидеть (Ревир терпеть этого не может), но Кречет очень старается расслышать, что они говорят. Что говорит мать? Он сгибается над книжкой, будто читает, и ежится от сраму, когда чувствует, что опять перед Кларой кто-то задирает нос. Хуже всего, что сама она этого, кажется, не чувствует.

Остальные ребята бегут из дому, за сараи и амбары, на луг, на речку, которая уж непременно вьется где-нибудь поблизости. Без ручья или речки никак нельзя, это известно. У каждого хозяина на каждой порядочной ферме должна быть своя речка. Мальчишки не знают удержу: то загоняют корову так, что она потом не дает молока, то дразнят лошадей на конюшне, пока те не начнут бешено бить копытами и метаться в стойлах, кидают камнями в цыплят, стравливают петухов, гоняются за кошками, заберутся на яблоню и, оседлав сучья повыше, затеют драку; а то пустят под гору чью-нибудь машину или стащат сигареты и курят не где-нибудь, а непременно на сеновале, подначивают друг друга – кто храбрей? – и на подначку обычно прыгают с высоты десять, а то и пятнадцать футов. Роберт и Джонатан всегда озоровали вместе со своими двоюродными братцами (Кларк был уже слишком большой, ему это было неинтересно, а теперь он иногда вовсе не ездит на эти сборища), а Кречет оставался в доме, так было безопаснее. И пускай дразнят, подумаешь. «Птенчик! – кричали ему. – Маменькин сынок!» После смерти Роберта дразнить перестали. И тут Кречету стало как-то сиротливо и ненадежно. Он и радовался, что его оставили в покое, и все же как-то было не по себе. Хорошо бы поднять глаза и увидать где-нибудь Роберта, даже если Роберт только затем и появится, чтоб его дразнить…

Из всей этой оравы ему нравилась только одна двоюродная сестра. Другие девочки были такие же шумные и озорные, как мальчишки. Вся школа знала, что ревировские девчонки могут за себя постоять. А эта не гоняла со всеми, потому что, по словам Клары, она была «дохлая». Ее звали Дебора, она была дочь Джуда, много моложе Кречета. Она тоже всегда сидела со взрослыми женщинами, но у нее это получалось естественней. У Деборы были длинные, густые каштановые волосы и очень бледное кукольное личико; она любила читать, и они с Кречетом менялись книгами. Ее мать хвастала, что дочка уже в пять лет свободно читала. Кречет терпеть не мог эту женщину и потому ей не верил. Но, застав Дебору одну, подходил и спрашивал:

– Ты что читаешь?

– Бабушкину старую хрестоматию, – отвечала она.

Она была совсем еще маленькая, а вела себя как большая. Кречету казалось – она куда умней, чем обе их матери; и какие-то необыкновенные у нее глаза: глубокие, тихие, заглянешь в них – и уже не оторваться… Женщины уселись в кружок, трещат как сороки, а она пристроится с книжкой где-нибудь сбоку или у окна, и, видно, ей ни до чего больше нет дела. И всегда у нее выбиваются прядки длинных каштановых волос и падают на узенькие плечи. За окном носятся, орут остальные ребята. Кречет иной раз говорит Деборе:

– А ты почему не хочешь с ними играть?

А она глянет на него, как на пустое место, и ответит:

– Потому что не хочу.

И если он от нее не отходит, Дебора все равно не очень-то с ним разговаривает; ей интереснее читать книжку. Кречет и сам не понимает – то ли она ему нравится, то ли от нее воротит. А она его, наверно, терпеть не может, так же как и все двоюродные, только почему-то кажется: это совсем не из-за Роберта.

Однажды Кларк повез Клару в город (ей надо было что-то купить) и заговорил с нею, как никогда не говорил прежде.

– Джонатан совсем свихнулся, – сказал Кларк. Он был большой, неуклюжий и сам это понимал. С высоты своего роста он неловко заглядывал Кларе в лицо и старался говорить потише, чтоб не оглушить ее своим громыхающим басом. – Папе говорить неохота, он разозлится, я уж и не знаю, что тогда будет. А только Джон свихнулся, невесть что делает. Не знаю, что только с ним будет.

– А что он такого делает?

– Завел дружбу с двумя парнями… один – Джимми Лор, знаете такого? Он служил на флоте и вернулся, никто не знает почему. Джон все время околачивается с ним и еще с одним малым. Я про них слыхал всякое.

– А что?

– Да всякое, – уклончиво, печально сказал Кларк. И глянул на Клару. – Я думаю, может, это из-за Кречета.

– Из-за Кристофера, – поправила Клара.

Имя «Кречет» ее теперь смущало – неподходящее имя. Да и не имя это вовсе.

– Ага, из-за Кристофера, – повторил Кларк. Лицо его медленно наливалось краской. – Кре… Кристоферу ученье легче дается, он в школе лучше всех соображает. Пожалуй, дело в этом. Когда-то Джон был в школе самый толковый, и с ним все носились.