– Постойте, – неожиданно улыбнулся Петр Иванович. – Вы только что сказали, что Вирский ненавидит Россию. Это очень верно, я и сам это чувствовал еще в молодости. Но вы?

– Тут другое дело, – упрямо возразил Джон. – Вирский ненавидит весь мир, человечество. Мне кажется, он чем-то страшно обижен, за что-то зол на целый свет. И он хочет ввергнуть этот мир в пучину зла, ненависти, а потом посмеяться над всеми. Он начал с России, потому что здесь легче это получается. Но Вирский оставил свой след и в Америке… Вы читали о массовых ритуальных самоубийствах в Оклахоме?

– Да, что-то такое я знаю, – испуганно сказал Петр Иванович.

– Ты бы, голубчик, прежде чем мир спасать, со своей девочкой разобрался, – раздался позади них спокойный, уверенный в себе женский голос.

Они обернулись и увидели в дверях, ведущих в спальную комнату, Анастасию Ивановну. Джона поразил ее взгляд – мудрый. Это была уже не придурковатая Настюшка, но властная хозяйка, которая смела говорить мужчинам, что им делать.

– С Асей сперва разберись, – повторила она. – Девчонка дерзкая, а душа у нее голубиная. Такие чаще всего и попадают в сети лукавого, потому что сами охотно на них летят. Ох-ох, опасаюсь я за нее, Джонушка!

– Постой, Настенька, – удивленно спросил Чикомасов. – Ты откуда знаешь, что с Асей?

– Записку она Джону оставила.

– И ты ее прочитала?!

– А ты меня не стыди! – возразила попадья. – Что вы понимаете в женских чувствах! Да, прочитала, подсмотрела. Теперь могу мальчику совет дать.

– Какой? – заинтересовался Джон.

– Сначала прочитай.

«Прощай, американец! Я думала, ты чел, а ты полное чмо! Бросил меня одну! И не пытайся даже искать меня в Москве! Еду к тетке в Кронштадт. Она там директор Дворца пионеров, ее там все знают. А тебя туда не пустят, потому что ты иностранец. Прощай навеки! Не твоя, Ася».

Половинкин зашелся от внутреннего смеха.

– Ничего смешного! – возмутилась попадья.

– Ничего не понимаю! – Петр Иванович пожал плечами.

– Что тут понимать? – продолжал смеяться Джон. – Смысл самый простой. Поехала к тетке в Кронштадт, жду тебя с нетерпением, а найти меня очень просто, потому что тетю мою в Кронштадте все знают, но учти: город режимный и, чтобы попасть в него, тебе, иностранцу, потребуется специальное разрешение…

– Ну слава богу! – воскликнула попадья.

– Еду в Кронштадт, – сказал Половинкин.

– Правильно! – одобрили поп и попадья. Святая вода – Напрасно вы с нами поехали, Тихон Иванович, – тяжко вздыхая, говорил Чикомасов. – Это не дорога, а наказанье Божье!

– Мне, Петечка, как монаху, это выгодно, лишнее наказанье принять, – посмеивался старец, недавно вернувшийся в Малютов в самом веселом расположении духа. – И с каким еще удобством принять. В тепле, в машине, беседуя с приятными людьми… Только вот запах у вас тут стоит нехороший…

Чикомасов обернулся и бросил сердитый взгляд на храпевшего на заднем сиденье отца дьякона. После двух суток дождей дорогу развезло, и ехать приходилось по стерне. Но и на стерне «ниву» постоянно бросало юзом, и попу приходилось крутить баранкой, как заправскому автогонщику. Но отец Тихон понимал, что дело вовсе не в распутице. Скверно было на душе у Петра Ивановича.

– Да, скверно, Петруша! – сурово сказал Тихон. – Большой, большой грех! Божий храм едешь освящать, а в душе у тебя бесы пляшут и веселятся. Ой, сколько же бесов сейчас в тебе веселится! И самые веселые из них – бесы зависти!

– Зависти?! – осерчал Чикомасов. И, словно в ответ на его гнев, машину понесло юзом и чуть не опрокинуло. – Чтобы я завидовал лихоимцу, супостату этому? Да он весь район ограбил, людей по миру пустил! Да знаете ли вы, отец Тихон, как этот новый «хозяин жизни» с нашей старинной фарфоровой фабрикой поступил?

– А что такое? – спросил Тихон Иванович.

– Половину людей уволил – раз! Просто выбросил на улицу старых мастеров, с золотыми руками, которым цены во всем мире нет! В этих руках опыт нескольких поколений! Ах, если бы вы видели эти руки… Они сами как сырая глина! Обожги их в печи, и будет чудо искусства! Оставил самых неквалифицированных рабочих, пьяниц, после которых половина изделий пошла на бой, под бульдозер…

– Зачем так? – невинно округлил глаза старец.

– Потому что невыгодно производить качественный фарфор. Денег-то у людей совсем нет. Побьются тарелки и чашки, можно и алюминиевыми пользоваться, как на зоне.

– А бой производить выгодно?

– То-то и оно! – вскричал Чикомасов, и машину снова понесло. – В том-то и дело, что бой целыми КамАЗами покупают дачники. Засыпают дороги к своим участкам, раскатывают катком, и выходит лучше, чем натуральный асфальт. Ни жар, ни холод, ни дождь это покрытие не испортит.

– Значит, все-таки на пользу?

– На пользу?! – даже задохнулся от возмущения Петр Иванович. – Это малютовским-то фарфором! Который еще при Екатерине производить начали! Которым Фаберже интересовался!

– Вот я и говорю, Петенька, что душат тебя бесы зависти. Не о храме ты сейчас думаешь, а о супостате этом, да о дачниках, да о деньгах, да о том о сем… Это в тебе гордость твоя, малютовского старожила, бунтует. И маленькая вроде бы гордость, а вот, поди ж ты, как тебя ведет и корчит, как эту «ниву». Как, мол, так? Супостат родной заводик порушил! Почему ему всё, а нам ничего? А это, Петя, не твоего ума дело. Значит, так Бог о вашем заводике рассудил. Может, это расплата за тех мужиков, что на строительстве заводика при Екатерине без счета в землю полегли. Твое дело мирян окормлять. Это мне, монаху, может, даже и выгодно, чтобы мир во зле и ненависти лежал, а я с братией спасался. А ты – нет, шалишь, ты миру послужи!

– Миру, а не супостату!

– Не супостату, а младенцам, коих в этот храм принесут. Покойничкам, коих отпевать в нем будут. Молодежи, такой же дурной, как ты сам был, коя в этот храм, глядишь, из любопытства заглянет да и останется в нем на всю жизнь…

– Это верно! – вздохнул Петр Иванович. – Простите меня, отец Тихон!

– Бог простит! – обрадовался старец, но с тревогой посмотрел за стекло. – Неужели и вправду погода праздник испортит?

– Храм освятить и в дождь можно! – весело воскликнул Петр Иванович.

Но едва они подъехали к Красному Коню, разошлись тучи, и засияло солнце.

– Вот тебе, Петенька, и ответ Всевышнего! Принимает Он дар от твоего супостата!

Новенькая небольшая церковь из сосновых бревен, на строительство которой пожертвовал местный криминальный авторитет Семен Чемадуров, была сделана скромно, но со вкусом и не без архитектурных излишеств, вроде купола из настоящей медной черепицы. Церковь проектировал учитель Николай Ознобишин, разыскав ее план в краевом архиве и утверждая, что именно такая, но только без меди, а покрытая липовой дранкой, сверкавшей на солнце не хуже, чем медь, стояла в бывшем имении помещицы Хроловой.

На территории этого бывшего имения, уже без всякого плана и проекта, полагаясь только на собственный вкус и ндрав, возвел свои загородные хоромы и господин Чемадуров. В огромном, обнесенном кирпичной стеной с «кремлевскими» зубцами дворе не было ни деревца, ни кустика, ни цветочка… Не то чтобы хозяин не желал озеленения своей новой территории, но только дизайнеры попадались ему по преимуществу дорогие, с японскими придумками. А русская душа Семена Марковича жаждала настоящего старорусского поместья. Вот только не выбрал он еще: восемнадцатого или девятнадцатого века? И пока во дворе валялись без дела громадные валуны и торчали засохшие без полива карликовые туи и кедры в кадках – остатки творческой деятельности с позором изгнанных японских мастеров.