Вскоре показался человек, завёрнутый в плащ.

— Мы тебя ждали, Морис Лагравер! — вскричали оба брата.

Пришедший не отвечал. Он с быстротой зубра пробежал расстояние, отделявшее его от противников. Прежде чем они успели заметить его одежду под плащом, он выхватил шпагу и бросился на Урбена, который быстро отступил к развалинам дома, чтобы улучить удобную минуту для нападения.

— А, изменник, — закричал виконт, — ты не даёшь моему брату время обнажить шпагу! Стой, или я убью тебя, как бешеную собаку.

Он действительно ринулся вперёд, но его вмешательство было бесполезно. Поручик успел наконец выхватить шпагу из ножен и отбивался от своего противника, который нападал на него со слепою яростью, но при всей быстроте своих движений ни разу не показал ему своего лица иначе как в пол-оборота.

Хладнокровный зритель, однако, мог бы заметить, что пылкий боец два раза уже имел возможность проткнуть шпагой Урбена, но не сделал этого явно с намерением. Он заметил бы также, что он раза два опускал свою шпагу без всякого очевидного повода.

Тем не менее это был поединок на смерть. Оба сражающиеся были возле разрушенного домика. Кавалер Урбен, раздражённый ещё более тем, что на него напали прежде, чем он успел приготовиться к защите, с холодной жестокостью занёс уже руку, чтобы пронзить грудь, которая на какой-то миг оказалась вне защиты. Неистовый крик, не похожий на человеческий, вдруг раздался за ним. Крик отчаяния ответил ему, как отголосок. Из-за стены дома со страшным криком появился некто, похожий на призрак. И копьё Норбера уложило на месте Урбена де Трема, проткнув его насквозь.

С воплем отчаяния, ещё ужаснее хриплого стона умирающего, майор Анри кинулся на убийцу своего брата. Но чтобы достать до незаконнорождённого потомка де Нанкреев, который был обезоружен падением Урбена со смертоносным копьём в груди, Анри надо было пройти мимо того, кого неожиданная помощь старика спасла от смертельного удара. Увидев движение виконта, человек в плаще рванулся, как тигр, и подхватил шпагу, в свою очередь встав на защиту своего избавителя. Анри кинулся вперёд с безграничным отчаянием. Он занёс уже руку, чтобы пронзить Норбера, но вместо того сам наткнулся на клинок, который хотела только чтобы нападающий отступил. Шпага вошёл в прямо сердце. Виконт де Трем упал, не испустив ни единого стона, может быть, даже не чувствуя, что умирает.

Мучительный возглас вырвался из груди невольного победителя, который с ужасом отступил перед своим трофеем или, вернее, перед роковым приговором судьбы.

Почти тотчас на поляне появился человек в форме офицера. Он бросился вперёд и упал на колени меж окровавленных трупов, распростёртых на земле почти бок о бок. Лица двух умерших уже носили отпечаток вечной неподвижности, мутные глаза их были безжизненны. Он приложил руки к груди обоих — сердца их более не бились. Убедившись в страшной действительности, офицер обратил к небу лицо, такое же бледное, как лица умерших.

Это был полковник Робер. Его глубокая скорбь без слёз была красноречивее самых отчаянных рыданий. Старший де Трем возле трупов своих младших братьев постарел в одно мгновение почти на столько же, сколько прожили они, погибшие во цвете лет. Первые лучи солнца осветили серебристые нити в мгновенно поседевших волосах графа.

— Господи, — прошептал он, — ты сразил две опоры нашего рода, его молодость, его силу! Господи, зачем оставляешь ты меня одного оплакивать его уничтожение, подобно надгробию на кладбище! Прощай, Анри! Прощай, Урбен! Прощай, моя гордость! Прощай, моя радость! Прими вас Всемогущий в своё лоно, коль ему угодно было отнять вас у меня вместе с моим сердцем! Мои братья и дети мои, прощайте!

Потом он встал, величественный и грозный, и подошёл к убийцам виконта и кавалера, которые стояли рядом, поражённые ужасом при виде окровавленных трупов, но ещё более при виде отчаяния несчастного Робера.

— Морис Лагравер, — сказал он глухим голосом, обнажив шпагу, — теперь я в свою очередь объявляю вам, что сестра моя Камилла умерла для вас и для света. Довершайте ваше уничтожение рода де Тремов... если вы не падёте искупительной жертвой на его окровавленной могиле.

Но тот, к кому он обращался, и не думал готовиться к обороне. Он сломал свою шпагу, обагрённую кровью, и упал к ногам графа. В эту минуту всадник прискакал во весь опор на роковое место действия, соскочил с лошади и, бросив повод, припал к трупам, как сделал это последний из де Тремов.

— Умерли! — вскричал он с отчаянием. — Кто их убил?

Задав этот вопрос, он обратил лицо к трём свидетелям его искренней скорби, и те увидели благородные черты сына Норбера, которого теперь, при дневном свете, нельзя было не отличить от его кузины. Валентина в то же время сбросила плащ, который скрывал её стан, более нежный, чем сложение Мориса.

Старик Лагравер и граф де Трем стояли в оцепенении от неожиданного открытия.

— Граф де Трем, — сказала последняя представительница рода Нанкреев, — рука Мориса Лагравера не обагрена кровью ваших братьев. Я поразила одного и стала причиной смерти другого. Виновница их гибели — я, по роковому приговору судьбы! Услыхав вызов Урбена и Анри, я воспользовалась смятением, причинённым взрывом. Я убежала от вашей сестры чтобы занять место моего кузена, будучи уверенной что поспею прежде него на назначенное место, я не сомневалась и в том, что меня примут за него в утреннем полумраке. Я твёрдо решилась умереть. У моего трупа ваши братья не осмелились бы обнажить шпагу против последнего потомка рода де Нанкреев. Судьба решила иначе. Дрожащая рука слабого старца, внезапно появившегося на месте поединка, одарена была сверхъестественной силой, его обыкновенная кротость обернулась бешеным исступлением. Вы видите, граф Робер, что преступление графа Филиппа падает на его потомков против моей воли! Я должна исчезнуть с лица Земли, чтобы не сделаться орудием неумолимого рока и не выместить его на вас! Я должна исчезнуть с лица Земли и для того, чтобы прах несчастных жертв не содрогался от негодования, потому что малодушная жалость овладевает сердцем их дочери, она плачет над скорбью главы проклятого рода.

Пока она говорила, граф де Трем стоял, глядя на землю перед собой. Но когда он поднял голову, то взор его, исполненный глубокой скорби и кроткого прощения, напрасно искал молодую девушку. Его грустные и нежные глаза не увидели её более.

Едва Валентина замолчала, как, схватив за руку Норбера, она быстро увлекла старика к ближайшим деревьям. От сильных душевных сотрясений бедный отец Мориса лишился последних проблесков сознания. Всё смешалось в его помрачённом уме и он не отличал более своей питомицы от своего сына. Бессознательно повинуясь Валентине, он исчез вместе с ней в лесной чаще. Печальный взор Робера встретил лишь молодого Лагравера, который тотчас склонил голову перед ним.

— Граф, — сказал с глубоким чувством кузен Валентины, — я спешил сюда, исполнив поручение кардинала, для того чтобы отдать братьям Камиллы свою жизнь, не защищая её. Более прежнего она принадлежит вам, и я приношу вам её как искупительную жертву.