Исполнительный директор концерна «Гриффель» Вильгельм Стернер был слегка иронично представлен как «безупречный шестидесятипятилетний джентльмен», человек, который, проделав сравнительно долгий путь, достиг высшей позиции в одном из крупнейших концернов страны. В сороковые годы молодой юрист начал дипломатическую карьеру. Осваивая должность за должностью, он показал себя целеустремленным карьеристом и со временем получил пост советника дипломатического представительства в Джакарте, но в конце пятидесятых годов оставил блестящую дипломатическую карьеру ради промышленности.

Вскоре Стернер перестал скрываться в тени Валленберга, достигнув головокружительных высот в концерне «Гриффель». Он был вынослив, полон идей и талантлив. Единственный раз он оказался на тонком льду в начале шестидесятых годов, когда власти ГДР обвинили Стернера в пособничестве беглецам, которые решили вырваться за Железный занавес через Берлинскую стену. Это дело едва не стоило Стернеру будущего, оно компрометировало как шведские власти, так и акционеров концерна «Гриффель». Высокопоставленным лицам не полагается так откровенно вмешиваться в дела других стран. Швеции хватало скандалов с беженцами. Благодаря искусным маневрам — возможно, спланированным самим Стернером, — дело было закрыто, расщеплено на несколько неприметных газетных колонок: снова воцарилась благостная тишина. Стернер спас свое доброе имя.

С тех пор Вильгельм Стернер избегал дипломатических авантюр, действуя без огласки, и постепенно обрел репутацию человека, способного искусно и сдержанно вести переговоры, правильно оценивая собеседника. Он был «вечным холостяком, украшенным серебром седины», однако «редкие фото магната в еженедельной прессе подтверждали, что он ценит женское общество».

Как любой глава огромного концерна, Вильгельм Стернер работал пятнадцать часов в сутки, но, будучи положительным примером для остальных, обходился без личного самолета и прочей ненужной роскоши. Стернер регулярно играл в теннис с директором другого концерна и со времен скандала, случившегося в шестидесятые, не пропустил ни одного турнира в Бостаде. Он активно поддерживал шведских легкоатлетов, финансировал гольф-клуб в пригороде Стокгольма, а в тридцать пятом году занял третье место в районном первенстве по толканию ядра.

Несмотря на то что Стернер достиг пенсионного возраста, у него не было ни малейшей причины снижать темпы. Вильгельм Стернер находился в самом расцвете сил. В случае победы правых на выборах в парламент у него были высокие шансы на получение министерского поста, несмотря на репутацию «аполитичного консерватора». До поста министра промышленности было рукой подать: эта работа вполне соответствовала его внушительным достоинствам, долгой карьере в промышленности и обширным международным контактам.

Пока никто не рассматривал всерьез возможность отказа. Ему, разумеется, было необходимо «подчистить» свое прошлое, как полагается приличному министру, чтобы исключить возможную коррупцию: сановники, тем или иным образом связанные с крупными финансовыми потоками, нередко используют политическую власть в корыстных целях.

Вильгельм Стернер, скорее всего, намеревался принять предложение и сложить с себя полномочия директора концерна «Гриффель» и пятнадцати дочерних предприятий, среди которых значились «Скандиапластер», «ЭКО Бетон», «Брёдерна Бугренс Варв», «Эстершёфискарна», «Хаммарс Бюгг» — и ОАО «Северин Финмеканиска» у набережной Сикла в Хаммарбю.

Будущий министр промышленности должен быть чист и безупречен.

Генри проявил неожиданную выдержку: два дня мне казалось, что он уже не встанет на ноги, но он собрался с силами и закончил приготовления к майскому вечеру в театре «Сёдра». Оставалось выслать программу и отработать окончательную версию «Европа. Фрагменты воспоминаний». Успех вдруг стал реальностью.

Стремительный, возбужденный и настойчивый, он вошел в библиотеку, где я пытался работать. Я тоже приближался к завершению своего произведения, работа над современной версией «Красной комнаты» достигла заключительной стадии. Теперь я точно знал, чем должна закончиться эта история, оставалось лишь настучать пятьдесят решающих и не слишком счастливых для Арвида Фалька страниц. При хорошем темпе с этим можно было справиться за два дня. Но хорошего темпа не было. Стоило мне выглянуть в окно и увидеть серую, грязную и слякотную улицу, как желание работать пропадало. К чему усердно и прилежно трудиться в мрачном, злобном мире? Никто ничего от меня не ждал, никто не хватился бы меня, если бы я не встал однажды утром, никто не желал мне от всей души успеха и благополучия. Издателя Франсена интересовало только собственное благополучие. Вот уже несколько месяцев он выпрашивал у меня рукопись, то и дело поминая авансы, а теперь явно почуял неладное. Проект обошелся ему в пятнадцать тысяч крон.

Генри ворвался в библиотеку и спросил, не мешает ли он мне, что было совершенно излишне. Он всегда мешал.

— Хочу попросить тебя об одолжении, Класа, — начал он с притворной кротостью. — Ты, homme de lettres… Дело в программе. Я нашел дешевую типографию.

— Ну и что? — раздраженно спросил я.

— Театр «Сёдра»… — Генри смотрел на меня невинными голубыми глазами.

— Это я знаю!

— Мне нужен текст… что-нибудь красивое, лирическое.

— Красивое и лирическое — о чем?

— Конечно, обо мне и моей музыке, — обиженно отозвался Генри.

— И я, по-твоему, должен об этом написать? Я ничего не понимаю в музыке!

— Неважно. Важно чувство. Текст должен отразить музыку. Не надо распространяться о Генри Моргане, тональностях и прочем. Важно поймать дух.

— А ты уже готов?

— Практически готов, — ответил Генри. — Ну что, возьмешься?

— Конечно, возьмусь, — ответил я. — Но для этого мне надо прослушать вещь пару раз от начала до конца.

— Когда угодно, — великодушно произнес Генри и поклонился.

— Хоть сейчас? Мне все равно не работается.

Генри задумчиво потер опухшие руки — накануне мы были в клубе «Европа» и Генри все еще не отошел после двух раундов с Гринго, — и поиграл на воображаемой клавиатуре.

— Давай!

Едва мы вошли в комнату с роялем, чтобы устроить прослушивание «Европа. Фрагменты воспоминаний», как раздался дребезжащий сигнал телефона. Это была Черстин. Она сидела в курьерском автомобиле «Пикко» номер семнадцать на площади Кунгсхольмсторг. В трубке раздавались завывания и писк, а Черстин говорила взахлеб. Лео звонил ей несколько раз за последние сутки, говорил бессвязно, ни за что не хотел объяснить, где находится и чем занимается. Черстин так ничего и не выяснила: Лео каждый раз бросал трубку.

Черри, разумеется, обеспокоилась, и Генри стал ее утешать. Он знал, что с Лео такое бывает: что-то на него находит, но потом он успокаивается. Генри посоветовал Черстин в следующий раз попробовать отследить номер, с которого звонит Лео. Хватит сюсюканья.

— Наигрался наш Лео, — резюмировал Генри, закурив сигарету.