в литературном процессе, создание художественного текста с такой героиней, как Милда, являлось очевидной провокацией: этот женский персонаж несет в себе полный отказ от духовного измерения человеческой природы.

Для Маяковского идеи символизма, в том числе соловьевство, имели большое значение[1282]. Проблема любви — центральная для его творчества и жизни. Письмо-дневник, созданное им во время расставания с Л. Брик и написания поэмы «Про это» (1923), прямо показывает, какое значение он придавал этому чувству. Это письмо-дневник демонстрирует схожие с миросозерцанием В. Соловьева «мысле-чувства», «пропущенные» через новую эпоху: «Исчерпывает ли для меня любовь все? Все, но только иначе. Любовь — это жизнь, это главное. От нее разворачиваются и жизнь, и дела, и все пр<очее>. Любовь — это сердце всего»[1283].

Маяковский пишет сценарий «Позабудь про камин» в 1927 году, уже будучи знаком с пьесой Третьякова, так как в марте 1927 года в журнале «Новый Леф» (редактором которого был Маяковский) публикуются сцены из второй редакции пьесы. Третьяков активно боролся за постановку «Хочу ребенка!», но Главрепертком запретил пьесу. Автор неоднократно переделывал ее, позже создав на ее основе киносценарий. Поставить его пьесу стремились лучшие авангардные режиссеры того времени — Вс. Мейерхольд, И. Терентьев. Известна карикатура Б. Ефимова, опубликованная в журнале «Прожектор» (1929. № 5. С. 17), на которой гурману-Мейерхольду повара-драматурги Третьяков, Эрдман, Маяковский и Сельвинский преподносят на тарелочках ребенка в колбе, гроб, клопа — ироничное указание на названия пьес. Неоднократно проходили обсуждения пьесы в Главреперткоме; Эль Лисицкий создал макет декораций; оба режиссера написали подробные постановочные планы, каждый из которых должен был нейтрализовать скандальное содержание пьесы. План Терентьева также был опубликован в «Новом Лефе» (1928, декабрь, редактором журнала в это время уже являлся Третьяков). В 1929 году пьеса переводится на немецкий язык[1284].

В сценарии «Позабудь про камин» Маяковского прослеживаются те же мотивы, что и в пьесе «Хочу ребенка!» Третьякова. С одной стороны, это связано с их актуальностью, с другой — Маяковский ведет скрытую полемику с утилитарным, сугубо позитивистским отношением к «новому человеку» и революции. Для него настоящая революция — это по-прежнему революция духа. Схожие с пьесой Третьякова мотивы предстают у поэта насыщенными метафорическим и идеалистическим содержанием, а сюжет о судьбе чувства любви переходит в философское измерение.

На основную тему указывает название — строки романса П. Баторина 1914 года «Позабудь про камин» (источником заглавия также является немой фильм с Верой Холодной в главной роли). Романс был написан как ответ на другой романс, «У камина» (1901, слова С. Гарина, музыка Я. Пригожего), в котором есть слова «ведь любовь — это тот же камин…», цитируемые Маяковским:

120. О, поверь, что любовь

это тот же камин!..[1285]

Существование немого фильма также обыгрывается в тексте: «65. Ноты с титулом: „Любовь Макарова к Вере Холодной. Вальс“»[1286]. Название сценария, таким образом, многослойно, метафорично и может быть прочитано как «Позабудь про любовь». Только под любовью, в отличие от немого фильма, здесь подразумевается не частная любовная история, а вообще способность к этому чувству.

Пьеса Третьякова начинается мотивом смерти — мнимым самоубийством: от неожиданности падает из окна в обнимку с портновским манекеном поэт-кокаинист Фелиринов, случайно обнаружив Милдино заявление о предоставлении ей отпуска на три дня для «производства зачатия»: «Если это всерьез, то с романтикой на земле кончено»[1287]. Мертвое тело оказывается ненастоящим: «А я думала — человек выпал. А то манекен»[1288]. Получается, что поэт-лирик Фелиринов — и вообще всякий лирический поэт, и лирическая поэзия как таковая, а значит, и чувства, которыми она вдохновлена, — давно мертвы. Это манекены. Если прочесть эту сцену метафорически, то пьеса Третьякова начинается с символического выбрасывания трупа романтической любви, обнаружения, что казавшееся живым уже мертво:

Филиринов. Я лирик, в душе лирик. Я дорваться до лирики не могу. Я пишу рецензии, инсценировки, агитчастушки о пожарах, лозунги для кооперации. А для лирики, для того, что из души рвется, нет у меня времени. И нет стихам моим сбыта. Нюхает кокаин.

Вопиткис. А-а.

Варвара. Где манекен?

Филиринов. Идет. Уносит манекен.

Вопиткис. Еще раз проглядев бумажку. Ясно. Весна — самое счастливое время.

Похоронщик. Правильно. Весна — самое счастливое время: мертвецов много[1289].

Похоронщику некого хоронить. В конце концов он продает «полфунта гроба» из цинка изобретателю Дисциплинеру, ведь смерть тоже нужно использовать утилитарно, она должна приносить пользу производству.

Тот же мотив «отмены» смерти и его связь с мотивом «отмены» любви находим в сценарии Маяковского, у которого ящик для размораживания очень напоминает гроб, а весь эпизод размораживания и «воскрешения» героя — восстание из гроба. Смерть исчезает не благодаря любви и ее преображению, как это должно быть согласно мысли Вл. С. Соловьева, а вместе с отсутствием любви. В сценарии «Позабудь про камин» рабочий, готовый на «жертву ради любви», изображен карикатурно, фактически отнесен к животным. Его жена не воскрешена, и все, что связано со сферой чувств (танцы, музыка, поэзия), в новом мире уничтожено, поэтому он готов перенести свою «любовь» на клопа. В то же время мы видим, что воскрешение тоже не является подлинным, поскольку не имеет отношения к преображению. Более того, герой интересует людей будущего не сам по себе, а как «человек труда» прошлого. Его воскрешают, потому что у него есть мозоли. Этот и другие эпизоды рисуют мир будущего как рациональное, полностью механизированное общество, на что впервые указал еще Р. О. Якобсон в своей статье на смерть В. Маяковского[1290].

Для Маяковского — и в этом он наследует Вл. Соловьеву — при невозможности любви невозможно и бессмертие, равно как и воскресение. У Соловьева любовь, понятая только в самом простом, физическом аспекте, вне духовной ее составляющей, соответствует смерти: «Бог жизни и бог смерти (Дионис и Гадес. — Т. К.) — один и тот же бог»[1291];

Только при химическом соединении двух существ, однородных и равнозначительных, но всесторонне различных по форме, возможно (как в порядке природном, так и в порядке духовном) создание нового человека, действительное осуществление человеческой индивидуальности. Такое соединение, или по крайней мере ближайшую возможность к нему мы находим в половой любви, почему и придаем ей исключительное значение…[1292]

Общество будущего, как оно показано в сценарии Маяковского, осуществляет антиутопию Соловьева: «…любовь ‹…› есть дело чрезвычайно сложное ‹…›. Простое отношение к любви завершается тем окончательным и крайним упрощением, которое называется смертью»[1293].

Образ любви как сердечного жара раскрывается в сценарии Маяковского через мотивы огня и высокой температуры. Если