Зелг хотел спросить, кто они и почему ждут его с таким нетерпением, но некто таинственный, умостившийся в его памяти, говорил, что не стоит этого делать.

— Здравствуйте, — сказал некромант, полагая, что доброе приветствие уместно при любых обстоятельствах.

— Проходи скорее. Он устал ждать. Освободи его.

«Кого?» — подумал Зелг, но снова ничего не сказал вслух.

Странное чувство испытывал он. Этот замок был знаком ему так же, как раньше оказалась знакомой и родной. Кассария. Он не любил его настолько же нежно и преданно, но точно знал, что связан с этим местом неразрывными узами.

Шаги рыцарей гулким эхом отдавались под высокими сводами, похожими на ребра древнего чудовища. Замок был пуст и покинут — это Зелг помнил очень хорошо. И при одной мысли об этом у него отчего-то щемило сердце.

Выцветшие шелковые ковры с изображениями старинных битв пылились на облупленных стенах. Небесного оттенка флаги жалко трепетали на холодном сквозняке. Даже рыцарские латы, стоящие в простенках, казалось, сгорбились и поникли от одиночества и безнадежности. В залах пахло плесенью, сыростью и пылью. Почерневшие от времени камины были холодны, и ни в одном из них Зелг не увидел дров. И герцог не мог понять, что представляется ему более неуместным — сия заброшенная обитель на краю неведомого мира или двое рыцарей, неизвестно как и зачем тут живущие.

Внезапно ему помстилось, что прошло очень много времени с тех пор, как он вошел в эти ворота.

— Мне нужно возвращаться, — сказал он, трогая одного из рыцарей за рукав. — Там идет битва.

— Разумеется. — Оба воина склонились перед ним. — Мы знаем. Освободи его и ступай, а мы снова останемся ждать тебя и охранять твой оплот.

И некромант почувствовал, что каждое слово — истинная правда, известная ему еще сызмальства и только по непонятной причине забытая. То был его последний бастион, дальше которого невозможно отступать. Он испытывал неловкость, оттого что не помнил, как называется такое дорогое для него место.

— Гон-Гилленхорм, владыка, — шепнул ему на ухо один из рыцарей, словно угадав его смятение. — Башня Лордов. А мы — твои верные Стражи.

— Башня Лордов, — повторил Зелг, как завороженный.

— Крепость Павших Лордов Караффа, — пояснил второй. — Ты ведь помнишь свой дом? Ты не забыл его? Правда?

Герцог да Кассар разлепил пересохшие губы, чтобы сказать, что у него только один дом — Кассария. Но язык его не слушался. Не поворачивался язык сказать такое.

А между тем они спустились в подземелье и теперь шли по длинному темному коридору, едва освещенному светом факелов. Дорога уходила вниз, и в какой-то миг Зелгу стало казаться, что так они дойдут до самого центра земли. Но вместо этого Стражи остановились перед массивной бронзовой дверью, запертой на семь засовов.

— Отпусти его, — сказал один из рыцарей, уступая ему место возле двери.

— Он так долго ждет… — подхватил второй.

— Почему же вы не открыли темницу и не спасли его? — спросил герцог.

— Никто, кроме тебя, не в силах освободить его.

— Разве так бывает? — удивился некромант.

— Чаще, чем ты думаешь, — улыбнулись Стражи.

— И что потом?

— Потом он сможет начать жить, как было предначертано судьбой.

И он понял, что иначе и быть не может.

Неподъемные на вид засовы Зелг отодвинул с такой легкостью, словно они были сделаны из соломы. Тяжелая дверь все так же бесшумно отворилась, и его растерянному взору предстала сырая и мрачная тюремная камера с одним крохотным окошком у самого потолка. Оттуда пробивался узенький лучик сероватого света. В углу камеры, на ворохе пятнистых свалявшихся шкур спал ребенок.

— Великий Тотис, — прошептал Кассар, потрясенный этим зрелищем.

Ребенок свернулся калачиком, обхватил себя руками и вздрагивал во сне. Он что-то тревожно бормотал, и Зелг, не раздумывая, шагнул к нему и подхватил его на руки. Он хотел теперь только одного — вынести бедное дитя на свет, отогнать ночные кошмары, утешить и успокоить.

И тут спящий открыл глаза.

Это были огромные, пронзительные, лилово-черные глаза с золотыми искорками. Ребенок протянул руку и убрал с глаз мешавшие ему волосы — длинные прямые пепельные пряди. И улыбнулся.

— Спящий проснулся, — с трепетом произнесли Стражи, опускаясь перед Зелгом на одно колено. — Привет тебе, истинный владыка.

В этот момент кассарийский некромант почувствовал сильнейшую боль во всем теле. Рвалась плоть, трещали сухожилия, крушились кости. И он понял, что умирает.

Услышав дикие крики, доносившиеся из расселины, откуда наполовину торчала туша ламахолотского монстра, Гризольда весьма ими заинтересовалась.

— Кто там? — спросила она, пытаясь заглянуть за спину зверю.

— Я Алгернон Огнеликий, рыцарственная дама, — учтиво отвечал демон. — Я бы хотел с кем-нибудь сразиться.

— Разумное и вполне логичное желание, — согласилась фея. — Что же вас сдерживает?

— Вот это вот естественное препятствие.

Надо заметить, что голос демона звучал несколько сдавленно.

— А что вы вообще там делаете? — уточнила Гризольда, любившая ясность во всем.

— Сижу, как невеста на выданье. Кто придет, тому и достанусь.

Фея окинула чудовище Ламахолота оценивающим взглядом, как портной, которому заказали праздничный кафтан без примерки, и сочувственно покивала.

— Препятствие существенное.

— А вы бы не могли его как-то отвлечь?

— Чем?

— Может быть, каким-нибудь кормом.

— Гризя!!! — вскричал взволнованный Таванель. — С кем ты разговариваешь?

— С потенциальным противником, — не стала таиться фея.

— А зачем?

— Жалко же. Там зря пропадает целая ватага демонов.

— И пускай пропадает. Их и так перебор.

— А вот милорд Топотан сетовал на нехватку врагов. И Лилипупс тоскует.

— Это понятно.

В ходе битвы наметился явный перелом. Выражался он в том, что, завидев издалека коренастую фигуру бригадного сержанта с его любимой бормотайкой наперевес, демоны улепетывали во всю прыть.

— Нам его с места не сдвинуть, — признал Таванель, завершив осмотр ламахолотского зверя. — Ему и тут неплохо.

Тут он глаголил, как истинный златоуст. Монстр Ламахолота благодаря своей длинной шее вполне успешно дотягивался до разнообразных демонов, пробегавших мимо расселины, и поступал с ними по своему, монструозному усмотрению. Он не видел смысла гоняться за жертвами по всему полю — ему и тут было удобно. Сказывалась тысячелетняя привычка: ученых и исследователей, которые в последнее время составляли основу его рациона, ему тоже доставляли, так сказать, на дом. Без всяких дополнительных усилий с его стороны. Ламахолотский зверь не был реформатором и терпеть не мог ломать устоявшиеся традиции.