— Возьми.

Я взял хлеб и протянул новичку ножик.

— Не надо, — снова сказал он.

Я разозлился.

— Нам так тоже ничего не надо. Понял?

— Кому вам ? — почему-то удивился он. Громкий голос Эпохи прервал спор.

— Вехов и новенький! Я выгоню! Что у вас под партой?

Мой сосед встал.

— Я достал учебник, — соврал он.

— Не время доставать, — учебник сказала Эпоха. Кстати! Как тебя зовут?

— Александр.

— А фамилия?

— Реген.

— С буквой «Т» на конце? — мигнув, спросила она.

— Без буквы «Т» на конце, — сказал новичок.

— Странно… Ты не эстонец? — зачем-то спросила Эпоха.

— Немец.

Три десятка лиц снова повернулись в нашу сторону.

Были у нас в классе украинцы, белорусы, евреи. Были таджик и латыш, поляк и калмык. Многих война закинула в наш сибирский городок. Но немцев мы видели только пленных, тех, что работали на стройках.

— Садись, — сказала Эра Васильевна.

…— Так и не взял нож? — спросил Лёвка Штейн, когда мы втроем возвращались из школы.

—Да. И хлеб обратно не взял…

— Мне сеструха из заводской библиотеки книжку приносила, — вдруг сказал Женька. — Про немецкого пацана. Он в Берлине против фашистов боролся. Мировая книжка…

— А «реген» по-немецки дождь, — сказал непонятно зачем Лёвка. Мы это и так знали. В этом учебном году все начали учить немецкий, и каждый помнил несколько десятков слов…

Через три дня после появления в классе новичка вернулся Борька Носов. Он был исключен из школы на неделю за курение на уроке, и теперь эти семь дней истекли.

Вместе с Борькой вернулся после очередной простуды Олег Стальский.

— Ноздря и Кнабе нарисовались, привет — сказал кто-то, когда длинный Борька и маленький Олег показались в дверях.

Борьку звали Ноздрей из-за фамилии. Олег получил свое прозвище за ярко-зеленый костюмчик, который прошлой осенью привез ему из Германии отец, военный врач. В первый же день, увидев на Олеге кургузый пиджачок с накладными карманами и штанишки выше колен, Алька Головкин из шестого «б» сказал:

— Настоящий дэр кнабе аус Дойчлянд. — Он это безобидно сказал, хотя и снисходительно (вы, мол, еще почти не нюхали немецкого, а мы уже). И добавил: — Фэрштеен?

К его разочарованию Лёвка сказал, что «фэршетеен» и объяснил нам, что «кнабе» — это «мальчик» по-немецки.

Здесь меня дотошные читатели могут упрекнуть: мол, с именами Ноздря и Кнабе (точнее «Дыркнаб») они встречались. Да, в повести «Тень Каравеллы». Дело в том, что, оставив мысли закончить «Облака…», я потом немало чего понадергал из этой недописанный вещи для других повестей и рассказов. (Не пропадать же строчкам и деталям, которые тогда мне казались более или менее удачными.) Так случалось с разными моими «незавершенными опусами». И я заранее прошу прощения за те случаи, когда теперь читатель станет на этих страницах обнаруживать что-то знакомое. Надеюсь, что это будет не столь уж часто.

Кнабе нередко доставалось от ребят. Дразнилки, пинки и подзатыльники. Особенно изводил его Ноздря. Скрученными из бумаги пульками он наловчился на уроках попадать из надетой на пальцы резинки несчастному Кнабе по открытым ногам ниже коротеньких штанов. Тот лишь тихонько взвизгивал. Драться он нисколько не умел это знал каждый.

— Дай раз в зубы, больше не полезут, — советовал ему Женька. Но Кнабе дать кому-нибудь в зубы никогда не отваживался.

…Ноздря остановился на пороге, взял Олега за плечо. Тот чуть-чуть согнулся и замер.

— Кнабе, — улыбнулся Ноздря. — Сделай ручкой «хайль». — Говорят, у тебя здесь земляк из фатерлянда.

Стало тихо.

Сашка Реген поднялся их-за парты.

Ноздря, видимо, почувствовал напружиненность тишины, неловко ухмыльнулся, отпихнул плечом Олега и, помахивая сумкой, пошел к своей парте. Сашка бросил на нас короткий и какой-то беспомощный взгляд. Потом он шагнул к Ноздре.

— Сядь, Саня, — негромко окликнул его Женька. — Сядь пока…

В дверях появилась Эпоха. Сашка сел и положил голову на парту. Так он просидел весь урок, а после звонка взял сумку и, не глядя на нас, ушел из класса.

— Кнабе! Потом пойдешь с нами, это и тебя касается, — громко сказал Женька.

После уроков мы били Ноздрю. У забора, за школьным сараем. Били без правил, трое одного. Кнабе держал сумки — по две в каждой руке. У Ноздри текли из носа две красные струйки. Он махал руками, как мельница, отбиваясь от нас, но закрыться от всех ударов не мог. Он вырвался и побежал. Кнабе кинул ему вслед сумку. Сумка расстегнулась, из нее вылетели истрепанный учебник истории древнего мира и надкусанный ломоть хлеба. Выкатилась печеная картофелина. Это был завтрак, который Ноздря почему-то сегодня не съел. Лёвка все аккуратно сложил в сумку и поставил ее к забору в тающий серый снег.

— Сам виноват, сволочь, — сказал Женька.

Кнабе робко протягивал нам портфели.

— Ты один домой теперь не ходи. Ноздря поймает, кишки намотает на шею. Папа не сможет вылечить.

— А как… ходить?

— С нами ходи, — предложил Лёвка. — Тебе по пути.

— Пусть ходит, — согласился я.

— Пусть, — сказал Женька. — Тротуар широкий…

Вечером Женьку мать не пустила из дома («Нечего шландать каждый раз до ночи!»), а мы с Лёвкой разыскали дом, где жил Сашка Реген. Это был двухэтажный покосившийся дом из темных бревен. Какая-то старуха во дворе показала нам окно Сашкиной комнаты. Мы стали подниматься по темной лестнице. В коридоре пахло пылью и керосином.

По правде говоря, мне сейчас не хотелось встречаться с Сашкой. Будто на нас лежала вина за то, что случилось в классе. Я остановился.

— Ты чего? — спросил Лёвка.

— Слушай… может, он заболел, потому и ушел… Нас сюда никто не звал, а мы премся.

— Какой ты умный, — сказал Лёвка. — Почему я не такой умный? Я давно бы стал профессором.

Он постучал в обитую рваным войлоком дверь. Нас впустила в комнату невысокая худая женщина. На ее ногах я увидел подшитые вАлёнки, в которых приходил в школу Сашка. Женщина сказала, что Сашки нет дома, он ушел с ведрами на водокачку и скоро вернется.

Прежде, чем пройти в комнату, мы долго вытирали ботинки о брошенный у порога мешок.

Потом мы сидели и ждали Сашку и односложно отвечали на вопросы его матери о школьной жизни. Я все время боялся, что она спросит про сегодняшний случай. И, чтобы отвлечь ее, сам задал вопрос: