Царствующий император Киа-Кинг, пятнадцатый сын покойного Кия-Лонга, не имеет вовсе дарований отца своего. Без всяких способностей и деятельности, чужд любви к знаниям и наукам, преклонен к жестокостям, к коим неограниченная власть его дает ему полную свободу. Сказывали, что он предается и пьянству и противоестественным порокам. Сии свойства, которые, как говорят, сильно втекают в дела правительства, и зависть старших его братьев, помышляющих о преимущественном своем на престол праве, угрожают ему опасностью. За несколько уже лет покушались на жизнь его.

В 1803 г. открылся опять заговор, при коем спасся император с великой трудностью. Второе приключение наводило на него особенное беспокойство, поелику при исследовании дела открылось, что в оном участвовали знатнейшие из придворных его. По сей причине почел он благоразумнейшим прекратить начатые исследования и издать манифест, который как по слогу, так особенно по содержанию своему весьма любопытен. Хотя и доказываемо было, что в заговоре имели участие знатнейшие государственные особы, однако виновных из сих предать суждению сочтено небезопасным; но не коснуться же их вовсе изъявило бы явную слабость, каковой китайский император в глазах своих подданных показать не может.

Итак, Киа-Кинг говорит в своем манифесте, «что показания убийцы должны быть ложные: поелику мы почитаем невозможным, чтобы признаваемые нами вернейшими государственными служителями могли участвовать в поноснейшем преступлении. Об убийце судить надобно как о бешеной собаке, которая нападает на всех людей, ей встречающихся. Есть даже в природе птица Чекиан, которая пожирает мать свою, не будучи к тому поощряема. Как могут быть участники такого противоестественного дела?». В манифесте упоминается именно и с особенной признательностью о четырех придворных, которые противостояли убийце и спасли жизнь императора, жертвовав своею собственной.

Другим бывшим при том чиновникам сделаны сильные упреки за то, что они при нападении оставались спокойными зрителями, и император изъявляет чрезмерное удивление, что на 100 человек, его тогда окружающих, оказалось только шесть заботившихся о его жизни. «Как можно надеяться на вас, – говорит он, – в обыкновенных делах, если вы и при величайшей опасности своего государя явились равнодушными? Не кинжал злодея, а ваше равнодушие меня поражает». Император заключает манифест признанием в том, что он, хотя и всемерно печется о благе государственном, однако, невзирая на то, подлежит, может быть, правление его и хулению; почему он и обещается всесильно стараться об усовершении оного и об отвращении всяких поводов к подобным неудовольствиям.

Преступник Чин-те, человек низкого происхождения, осужден к медленной мучительной казни[173]. Сыновья его Лонг-Ир и Фонг-Ир по причине отроческого возраста, старший был десяти, а младший девяти лет, удавлены; все же прочие, на коих показываемо было, что участвовали в заговоре, по издании манифеста признаны невинными. О казни Чин-те и его сыновей объявлено всенародно в пекинских ведомостях, но о принце императорской фамилии, замученном до смерти за то, что он был якобы главою заговорщиков, не сказано ни слова. Он был сын Гочун-Тонга, первого министра покойного императора Кин-Лонга, который имел великое богатство.

Для овладения оным приказал Киа-Кинг, тотчас по восшествии своем на престол, казнить его под предлогом преступлений, в которых обвинил его он сам вымышленно[174]. Сын казненного, долженствовавший, по мудрым законам китайского правительства, подлежать участи отца своего, пощажен потому, что имел в супружестве сестру царствующего императора. Но теперь принц сей не мог избегнуть своего жребия. Содержащиеся в манифесте обещания императора к исправлению своего правления остались без действия, ибо в бытность нашу в Кантоне получено известие, что долговременный любимец его, служивший орудием к постыднейшим порокам, подпал немилости.

Он имел великую силу над слабым своим монархом. Все важнейшие дела посредством его только производились. Первейшие должностные и почетные в государстве места продавались без боязни и стыда тем, которые более платили. О причине падения его неизвестно, но оно спасло жизнь бывшего Фу-Ион, или гражданского губернатора в Кантоне, человека весьма честного, коего хотело погубить хитрое пронырство придворных при помощи любимца.

Приехавший недавно из Пекина купец, которого я видел у Била, рассказывал также, что император по лишении милости своего любимца принял твердое намерение ввести в своем государстве лучший порядок, наипаче же строжайшее исполнение правосудия, на каковой конец издал указ, в коем предоставлена свобода каждому подданному писать прямо к императору и приносить ему свою жалобу письменно и лично. В Китае нет почт, кроме дороги между Пекином и Кантоном, и так прошения из отдаленных провинций редко доходить могут до самого государя.

Указ писан, уповательно, в часы раскаяния, в которые желал император обнаружить перед подданными своими, с каким отеческим попечением вознамерился призирать он на их участь. Но из них многие предвидят, что таковая воля государя не может быть постоянна. Лучшее средство к облегчению состояния народа было бы то, если бы возмогли довести наместников и нижних чиновников до того, чтобы они защищали народ с большим старанием и не допускали бы причинять ему всегдашних угнетений. Барро приводит многие ужасные примеры жестоких и даже бесчеловечных поступков, которые народ от своих начальников терпеть должен.

Сколь беспечно и равнодушно смотрят на участь китайцев беднейших состояний, тому видели мы при случившемся пожаре явное доказательство. Оный сделался 13 декабря в Кантоне на западном берегу Тигриса, против европейской фактории, и свирепствовал около семи часов. Если бы Друммонд не послал тотчас пожарных труб своих, то, вероятно, все строения, находившиеся на сем берегу, преобратились бы в пепел. Пожары в Кантоне весьма часты, но к прекращению оных не приемлются никакие меры. Китайцы пожарных труб не употребляют. Несколько тысяч народа, собравшись у горящих строений, производят чрезвычайный крик, не подавая никакой действительной помощи, к чему они и не понуждаются.

Правительство содержит только один класс людей, долженствующих быть при том в деятельности. Их называют слугами мандаринов, и они по назначению своему стараются о том, чтобы улицы не наполнялись слишком народом. Ни наместник, ни другие знатнейшие чиновники города при пожарах не бывают. Один только мандарин нижнего достоинства является по своей должности, но сила его маловажна. Правительство столько же беспечно и в рассуждении спасательных мер во время тайфунов, свирепствующих часто в каждом году у берегов Китая. За несколько недель до нашего прибытия в Макао потонуло при жестоком тайфуне в Тигрисе несколько тысяч людей (полагали, около 10 000). Но сие страшное происшествие, коему не минуло еще и месяца, было почти совсем забыто; если же об оном и говорили, то как о приключении весьма обыкновенном.