Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда в том же году был отменён Закон о ведьмах (он сохранил силу лишь в Шотландии), Аскью приветствовал эту меру, но не потому, что не верил в ведовство. Главная причина состояла в том, что, наслушавшись о расправах над ведьмами, а в молодости даже став свидетелем таких случаев, когда подозреваемых в ведовстве сажали на «позорный стул»[158], Аскью пришёл к заключению, что закон далеко не безупречен, а обвинения всегда малоубедительны. В душе Аскью допускает, что ведовство не выдумка, но, по его мнению, большой опасности оно уже не представляет. И вот теперь ему рассказывают, будто где-то в Девонширской глухомани до сих пор справляются богомерзкие шабаши по древнему обычаю… Нет, очень и очень маловероятно. Стряпчий, должно быть, считает — впрочем, он так и считает, без всяких «должно быть», — что на девять десятых небесные видения Ребекки сочинены для сокрытия правды (он многое ведает о сыне своего клиента и давно прячет за внешним почтением к высокому званию этого молодого человека глухую неприязнь), однако при таком подсчёте неизбежно остаётся ещё одна десятая. И кто поручится, что эта одна десятая не содержит в себе правды? Аскью и вида не показывает, но эта саднящая мысль не даёт ему покоя.
— Так вы не надумали переменить показания? Повторяю: с вас за это не спросится.
— Не спросится и за правду. Ни слова не переменю.
— Добро, сударыня. Я думал сделать вам великое одолжение, какое, будь мы в суде, вам бы никто не сделал. Не желаете — воля ваша. Но если вас уличат во лжи, сами себя вините. Начнём допрос под присягой.
Аскью занимает своё место и бросает взгляд на Джона Тюдора, сидящего в конце стола.
— Записывать всё.
В: Станем говорить лишь о том, что ты видела телесным оком, пусть бы оно и оказалось насквозь лживым. Верно ли, что вы впервые повстречали Его Милость у себя в борделе и никогда прежде его не видели?
О: Верно.
В: И ни от кого о нём не слыхивали?
О: Нет.
В: Гости ведь частенько уведомляли хозяйку загодя, что определяют вас для своего услаждения?
О: Да.
В: Так ли было с Его Милостью?
О: В Клейборнихиной книжице под моим именем стояло: «Приятель лорда Б.».
В: Задолго ли до урочного времени была сделана эта запись?
О: Клейборниха мне сказала лишь утром того дня, как ему прийти.
В: Она всякий раз так поступала?
О: Да.
В: И до той минуты вы эту запись не видели и услышали о ней лишь от хозяйки?
О: Я же говорю: я лишь после узнала, кто он такой.
В: Случалось ли вам выбираться в город? На званые, к примеру сказать, обеды, вечера, в концерты, в театры?
О: Случалось. Но в одиночку — ни разу.
В: Как же тогда?
О: При нас неотлучно была Клейборн со своими головорезами. Для подманки нас вывозили.
В: Что такое «для подманки»?
О: Залучать грешников в бордель. Кто нами прельщался и спрашивал о свидании, тем отвечали, что мы принимаем только в борделе.
В: Ни вы, ни ваши товарки не имели свиданий на стороне?
О: Клейборн за такое плутовство никому не спускала.
В: Вас наказывали?
О: Отсылали обедать с головорезами. Это так только называлось — «обедать». Нам от них было такое обхождение, что лучше б уж нас покарали по закону. Это Клейборн распорядилась. У нас было присловье: «Обед — злее всех бед».
В: И над вами это наказание тоже учинялось?
О: Я знала таких, над кем учинялось.
В: Но на людях вы, пусть и не одна, а всё же показывались. Не могло ли статься, что тогда-то Его Милость и увидал вас в первый раз?
О: Коли так, то я его не приметила.
В: А Дика?
О: Его тоже.
В: А после знакомства не заводил ли Его Милость речей в том смысле, что прежде вас уже видал? Что давно ищет встречи — словом, признаний в этом роде?
О: Нет.
В: Пусть так, но ведь он мог узнать о вас и наслышкой? В городе-то, верно, ходили про вас толки?
О: На мою беду.
В: Тогда вот что. Не было ли случая, чтобы вы кому-либо открылись в том, что несчастливы в своей участи и желали бы оставить такую жизнь?
О: Нет.
В: Товарке какой-нибудь в задушевной беседе?
О: Я в товарок веру полагать не могла. Ни в кого на свете не могла.
В: Не почли вы за странность, что Его Милость, показав себя неспособным к обычным у вас наслаждениям, вниманием вас всё же не оставляет?
О: Ему, казалось, сама надежда была наслаждением.
В: Не выразил ли он каким-либо образом, что выбрал вас для другой нужды, нежели чем якобы утешаться надеждой?
О: Нет, никак не выразил.
В: О прошедшем вашем не выспрашивал ли?
О: Сделал два-три вопроса и только.
В: Не спрашивал ли, как вам живётся в борделе? Может, полюбопытствовал, не утомила ли вас такая жизнь?
О: Про жизнь спрашивал, но не про утомила или не утомила. Хотя из гостей очень многие делают этот вопрос. Всё больше оттого, что боятся своего греха.
В: Как так?
О: Лучше ли, когда человек боится греха, но от греха не отступается? Иные гости, как дойдут в своей скотской страсти до края, обзывали нас шлюхами или ещё обиднее, другие давали нам имена своих любезных — даже своих жён и, прости Господи, матерей, сестёр, дочерей. А были и такие, кто оставался скотом бессловесным, подобно тем, кого они имели. Всякий живущий по плоти осуждён будет, но эти последние ещё не суровее всех.
В: Вот изрядное учение! По-вашему, на том, кто грешит как грубая скотина, вины меньше, нежели чем на грешнике, сознающем свою греховность?
О: Господь пребывает в настоящем — или же Его нет вовсе.
В: Мудрёно, сударыня, изъясняетесь.
О: Он судит людей, каковы они есть, а не какими хотели бы сделаться, и с грешащего от незнания Он спрашивает не так строго, как со знающего, но грешащего.
В: Никак, Господь посчитал за нужное открыть вам Свои помыслы?
О: Что дурного мы сделали тебе, мистер Аскью? Никакого лиха мы тебе не желали, так почему же ты хулишь нас, когда мы говорим напрямоту? Да, верования наши от Бога, но мы не превозносимся, не объявляем, будто эти истины открыты нам одним. Они открыты всякому, с тем чтобы удержать людей от поклонения антихристу. Я же говорю: всякий живущий по плоти осуждён, и что проку разбирать, кто сурово, кто не очень. Осуждён.