Старая гвардия, сослуживец деда, один из последних могикан – беспощадный, как крестоносец, боец Империи, умерший почти одновременно с ней. Но пока он был жив, именно по мановению его морщинистой руки со сведенными ранним артритом пальцами, в схватку на всей территории планеты вступали бойцы невидимого фронта.

Защитить кубинских товарищей не вышло. Вышло диаметрально противоположное – разоблачение. Ловушка, которую Сергеев с Кручининым тщательно готовили, захлопнулась, только оказались в ней они сами. И ребят молодых погубили. Сколько их было в группе? Четверо сначала. Уже потом прикомандировали Хорхе. Никто не видел, когда их убивали, но только Хорхе свидетельствовал на суде над героями-барбудос и свидетельствовал так, как надо было Раулю и его брату. Остальные на суде не присутствовали. Сомнений в их судьбе быть не могло. Нигде в мире с такими свидетелями не церемонятся.

В тот день Чичо появился в подвале к вечеру. Пьяный, потный, вонючий и удивительно веселый. Сергеев с Кручининым валялись в грязи почти сутки, не имея даже возможности сходить в туалет.

С утра кто-то ходил на первом этаже: скрипели доски, сыпались труха и насекомые с потолочных балок. Потом шаги стихли. На крики никто не отзывался весь день и, когда мулат появился на пороге, мочевые пузыри Сергеева и Саши Кручинина уже почти лопались.

Чичо поставил на пол большую брезентовую сумку, сел на колченогий, древний табурет и улыбнулся, обнажив гнилые, темные от никотина зубы. Сергеев твердо знал, что лежит в сумке. Аккумулятор. Киянка. Самодельный нож с рукоятью, замотанной тканевой изолентой. Шило с деревянной ручкой. Плоскогубцы. Два скальпеля. Провода с ржавыми клеммами. Переносные слесарные тиски. Он знал все предметы наперечет. Набор юного палача, который Чичо таскал с собой, как ребенок любимую игрушку. Он был большой затейник, этот Чичо, наделенный от природы фантазией изощренного садиста. Он любил свою работу.

Но в тот день Чичо допустил ошибку. Он не учел, что человека нельзя так унижать. Когда Кручинин попросил, чтобы им разрешили сходить в туалет, Чичо только покачал головой.

– Ссы в штаны, мучачо! – сказал он и весело подмигнул Саше через плечо.

Он крепил тиски к краю старого стола, крепко сбитого из темных, как кофе, досок.

– Ссы, не стесняйся! Все равно сдохнешь!

– Не будь тварью, Чичо, – Сергеев знал, что просит зря, но не поддержать Кручинина не мог. – Какая тебе разница?

– Мне никакой. И тебе никакой. Но мне приятно, что вы, два чистеньких, беленьких мучачо, умрете обоссанными и вонючими. Я хочу сделать так, чтобы вы сдохли в муках, а я накормил вас вашим собственным дерьмом. Ёб…е гринго!

– Ты что-то спутал, Чичо, – сказал Сергеев. – Мы не гринго. Ты же об этом знаешь…

– Ты гринго, Мигелито, – возразил мулат и водрузил на стол батарею, – и твой друг – гринго. Вас прислали сюда, чтобы оклеветать Рауля. Прислали, чтобы обмануть Фиделя. Но не удалось. Вам никогда ничего не удавалось сделать с Фиделем. Так что ссыте в штаны, такие как вы не должны умирать, как мужчины. Они должны умирать в моче и дерьме, как и жили.

Он начал неторопливо распутывать провода. Сам процесс доставлял ему удовольствие.

Не торопясь распрямить смотанный в кольцо провод, закрепить его на клемме аккумулятора. Размотать второй. Закрепить и его. Проверить искру, коснувшись коротко зажимами, похожими на пасть крокодила друг о друга. Положить «крокодилы» на стол, раскурить изжеванный огрызок самодельной сигары и лишь потом медленно повернуться к Кручинину, которого он так любил пытать электротоком…

Кручинин был брезглив. По-настоящему брезглив и чрезвычайно чистоплотен. Сложно представить, как такого человека не отсеяли психологи на стадии отбора и еще и направили работать в тропики, где само понятие чистоплотности имеет совершенно другой оттенок. Но именно эта ошибка психологов спасла им двоим жизнь.

Последние сутки Саша был на грани сумасшествия, хотя внешние проявления отсутствовали, потому что только сумасшедший мог сделать то, что Кручинин сделал. Это даже не было шансом – чистой воды безумие, но он в тот момент не мог оценить вероятность успеха. Чичо перегнул палку.

Кручинин слишком хорошо представил себе, что будет дальше. Он был готов к смерти – они все были готовы к смерти, их, в конце концов, учили этому. Он был готов умереть как герой. Но он не готов был умереть, барахтаясь в собственных испражнениях. И когда Чичо нагнулся к нему, чтобы начать пытку, Саша оскалился, точно как Базилевич на Блинова, и, движением, противоречащим всем законам физики и анатомии человека, словно лишенная костей змея, бросился к нему навстречу и вцепился зубами в шею мулата, туда, где под кожей билась сонная артерия.

Сергеев услышал хруст – это осколки зубов (а Кручинину в первые же дни Чичо выбил два зуба справа) пронзали дубленную жарким тропическим солнцем нечистую кожу. Мулат не закричал – он с клокотанием завыл: такой звук может издать закипающий чайник с прыгающей под напором пара крышкой. Он неожиданности и боли он потерял равновесие и рухнул под тяжестью тела Кручинина, замкнув провода. Искра короткого замыкания затрещала там, где тела соприкасались друг с другом – сырость подвала мгновенно смешалась с запахом паленого волоса и горящей плоти. На густую, как сахарная пудра, пыль жирно легли черные разводы брызнувшей крови.

Рефлексы Сергеева сработали раньше, чем он начал понимать, что происходит: мышцы швырнули его по направлению к сплетавшимся, словно в порыве извращенной страсти, мужским телам, и он пополз к ним, напоминая со стороны громадного тутового шелкопряда.

Чичо бил о землю своими ножищами, одетыми в армейские башмаки, и старался приподняться, упираясь руками, по корпусу его пробегала дрожь от электрического тока – аккумулятор, стоящий на столе, начал дымиться. Кручинин – безрукий и безногий спеленатый сверток – вгрызался ему в шею с жутким, нечеловеческим чавканьем. Так в третьесортных голливудских фильмах оголодавший вампир впивается в шею жертвы. Чичо рычал, словно придушенный пес, и мотал кучерявой, как небритый лобок, головой и этим только помогал Кручинину рвать вывороченную плоть внутри огромной раны.

Кровь, брызгавшая струйками еще секунду назад, ударила тяжелой полной струей. Хлынула наружу и в рот Кручинину, он начал захлебываться, и в тот же момент мулат рванулся изо всех сил и таки выскочил из мертвой хватки вражеских челюстей.

Он вскочил, перекосившись на одну сторону, неловко, сразу потеряв свою кошачью негритянскую пластику и уверенность движений профессионального палача. Красный поток рвался через ладони, зажимавшие рану. Подоспевший Сергеев ударил его под колени связанными ногами, и Чичо рухнул как подкошенный, гулко стукнувшись затылком о стену. Справа от Михаила послышался утробный звук – Кручинина вырвало кровью и желчью.

Но Чичо был здоров, как буйвол, и крови в нем было литров семь, не меньше. Сергеев видел, что мулат медленно, как во сне, встает и тянется одной рукой к столу, на котором разложены его любимые инструменты. Например, длинное шило на деревянной рукояти. И ржавые скальпели. Он был страшен – с выкатившимися из орбит, белыми, словно сваренные вкрутую и очищенные яйца, глазами, в дымящейся, прожженной рубахе, залитой кровью. Михаил понимал, что, дотянись Чичо до чего-нибудь острого, и даже в агонии он, как раздавленная оса, будет вонзать свое жало в их тела, но не испугался. Он разучился пугаться. Сергеев ударил всем телом в стоящий рядом табурет и, словно клюшкой, запустил его под ноги мулату. Ослепленный болью Чичо споткнулся и рухнул виском точно на угол стола. Он умер еще до того, как тело упало на землю. Кручинина стошнило еще раз, и он со свистом и хлюпаньем втянул в себя воздух, тут же зайдясь страшным, разрывающим внутренности кашлем.