По настоянию Казальса Верлен впоследствии изменил первые слова: «О друг сердечный, самый близкий друг…»

Поэт пытается проанализировать свои чувства. Стихотворение полно признаний, отрицаний и недомолвок: любовь Верлена — это крайнее проявление братских, материнских и отцовских чувств, «почти любовь, и плотская почти», но все они чистые, святые, благородные, они раскрываются навстречу дневному свету. И он добавляет эти неожиданные слова: пускай Христос

Ну разумеется, — любое чувство у Верлена было отчасти мистическим.

Верлен испытывал страстное желание поскорее выйти из больницы, чтобы снова встретиться со своим «старшим братом», проживающим в гостинице на улице Сен-Жак, и это несмотря на то, что он совсем не представлял себе, как справится со своими финансовыми проблемами, ведь он должен денег сестрам Тьерри, Ранвуазе, хозяину гостиницы, Тарле, хозяину ресторана, где он обедал, и к тому же не имеет возможности купить себе даже самый простой поношенный костюм, без которого ему никак не обойтись. Да, необходимо как можно быстрее выйти из больницы, чтобы больше не видеть ужасного толстого интерна[578] Гранмезона, которого он так ненавидит. О нем Верлен так пишет в «Инвективах»:

Гранмезон был действительно очень толст, коллеги называли его «Просторной конурой» и «Спичкой»[579].

Между тем нашего поэта однажды посетил Морис Баррес и предложил оплатить его проживание в каком-нибудь подходящем отеле до тех пор, пока он не выздоровеет. Соблазнительное предложение, ведь так Верлен получил бы возможность оказаться поближе к улице Сен-Жак. Поразмыслив немного, он согласился.

Верлен собирался покинуть Бруссе, когда статья Лепеллетье в «Эхе Парижа» от 12 февраля 1889 года снова привлекла внимание общественности к тому, что такого великого поэта, как Верлен, оставили в больнице без средств.

Появление этой статьи после великодушного поступка Барреса очень раздосадовало его.

В конце концов выбор Барреса пал на отель «Лиссабон» на улице Вожирар, дом 4, в двух шагах от бульвара Сен-Мишель. Верлен поселился там 21 февраля 1889 года. В этом отеле останавливались Гамбетта, Жюль Валлес, сам Баррес, а также известные врачи и адвокаты — и даже наделавший много шума убийца (Лебье). Управляющая отелем, Мари Агреш, очень достойная и добродетельная женщина, была без ума от поэтов, так что Верлен без особых усилий смог завоевать ее расположение, написав мадригал по случаю ее именин. Родители Мари Агреш, проживавшие вместе с ней, очень уважали «господина Верлена». За хозяйским столом собиралась очень разношерстная публика — священник, одна испанка, служащий бюро находок, Реймон Мегриэ — писатель и, по совместительству, медиум и графолог[580], не говоря уж о других, не менее живописных личностях, таких, как Ален Дево, которого называли «убийца», потому что какая-то испанка однажды хотела его убить, или Анри Шолен, который всегда одевался, как протестантский пастор, но старался вести себя как хулиган, анархист и пьяница. В этом отеле требовали еще большей строгости в одежде, чем в отеле «Руайе-Коллар»; и все же Казальс и Ле Руж несколько преувеличивают, называя отель «светским монастырем»[581]. Так что Верлен не лгал, рассказывая доктору Жюльену (май 1889 года, в письме), что ведет очень серьезную жизнь. Возобновились «среды», но уже с меньшим размахом: вечера не пользовались большим успехом, и Верлену приходилось самому приглашать на них друзей и товарищей.

Именно тогда, весной 1889 года, двадцатишестилетний швейцарский скульптор Огюст де Нидерхаузерн, по прозвищу Родо[582], «такой кругленький, такой искренний» юноша, по выражению Верлена, сделал несколько бюстов Верлена и медальонов с изображением поэта[583]. Это был талантливый скульптор, но дарование его было неровным: хотя некоторые наброски ему и удавались, окончательные варианты бюстов выглядят тяжелыми, страдальческими. Скульптору так и не удалось выразить импульсивность характера Верлена.

Бюст, выставленный в Люксембургском саду (1911), являет нам уродливое чудовище. Конечно, Верлен не был красив, но взгляд его компенсировал все недостатки внешности. И как раз об этом взгляде каменная карикатура Родо бессильна дать нам представление. Это не лицо человека, это мрачная, тяжелая маска. Сам Верлен не очень-то высоко оценивал работу своего друга. «Что скажут обо мне мужчины и женщины будущего, увидев эти тяжелые черты?» — спрашивает он в одном стихотворении из «Посвящений». Вероятно, они подумают, что изображен «недоброжелательный человек», но оценят талант скульптора.

Казальс навещал Верлена чаще, чем сам поэт наведывался в Гранд-Отель де Насьон. К тому же «младший брат» чувствовал себя не очень хорошо, у него был флюс. Верлен с удовольствием помог ему лечь в Бруссе. Так что примерно 10 мая 1889 года Казальс отправился в больницу. За несколько дней до этого наступил очередной кризис в их отношениях. «Решительно, — писал Верлен Казальсу, — мы должны видеться как можно реже. Наши характеры, если не наши души, несовместимы». Этот разрыв поверг Верлена в пучину отчаяния. Ему было тяжело ходить, но он не мог позволить себе поехать в Бруссе в фиакре. Возвращение нищеты поставило его перед лицом неумолимой реальности: свободная жизнь закончилась. Так что же, он обречен всю оставшуюся жизнь мыкаться по больницам и лишь несколько месяцев в году жить по-человечески? Наконец, его окончательно выбило из колеи известие о смерти в тулузской больнице его дорогого друга, блестящего Жюля Телье. Брюшной тиф свел его в могилу всего за несколько дней — как и Люсьена. «Эта смерть, — говорит Верлен, — напомнила мне обо всем…»