Женщина бездумно поглаживала лишенную коры древесину, наслаждаясь пронизанным солнцем покоем и странным чувством, что все уже хорошо, а будет еще лучше. До зимы далеко, да и сама зима не так уж страшна, если есть огонь и вино, а рядом – нужный человек. У Матильды Алатской все это было, прошлое смыла вода и унесла в море, где слезы становятся солью, а печали – шумом прибоя, но горечь моря – не горечь сердца, она вечна, она прекрасна, она рождает не слезы, а песни. Море поет о дальних берегах, а река – о море, к которому спешит, желая отдаться и отдать влившуюся в ее воды горечь…

– Ваше высочество, разрешите нарушить ваше уединение, пока это не сделали другие. – Утративший акцент густой голос больше не казался ни глупым, ни напыщенным, зато напоминал о прошлом беспардонном вранье. Нужном, кто спорит, только чувствовать себя дурой на старости лет все равно неприятно. Особенно если хочешь забыть, если почти забыла и просто слушала реку и смотрела на солнце.

– Вы уже нарушили, – сдержанно произнесла женщина. – В чем дело, господин Бурраз? Обязательные комплименты моей красоте вы исполнили, с удачным браком поздравили, что-то еще?

– Довольно много. – Казарон и не подумал обидеться, послы вообще не обижаются, а этот к тому же еще и кагет, принимающий гостей. – Хотя признаю, что это место не способствует деловым беседам. Я с трудом заставил себя вспомнить о долге.

– И зря. – Матильда вновь погладила вдруг показавшееся лошадью дерево и окончательно сосредоточилась на приставленном к ним Баатой пройдохе. – О том, что ваши интересы совпадают с нашими и вы всемерно готовы помогать драгоценным друзьям, мой супруг осведомлен. То, что казару хочется узнать побольше о планах и намерениях регента, особенно в свете творящейся вокруг неразберихи, понятно, но об Алве лучше говорить с виконтом Валме. Вы с ним, кажется, в дружбе?

– В определенном смысле. – Кагет улыбнулся, как улыбнулся бы разболтавшийся с дайтой лис. Черно-бурый такой, с белым воротником. – Ее высочество Этери заметила, что мы с виконтом Валме похожи. Это облегчает взаимопонимание и делает приятным совместное застолье, но всегда ли сходство порождает дружбу?

– Не всегда. Ваш спутник, ээ-э… достойный и верный сподвижник казара Бааты, не сочтет вашу отлучку заговором?

– Маргупу-ло-Прампуше, так же как и мне, велено обеспечить успех переговоров. Я лучше знаю талигойцев, ло-Прампуша представляет себе положение, в котором оказались власти Кипары и Мирикии. Могут ли они поддерживать у себя порядок, имеет ли смысл им доверять и, если все же договариваться, сдержат ли они слово.

– Не сомневаюсь, – проникновенно сказала Матильда, – что казарон Прампуша скажет казару правду, но что он будет говорить нам? И, чтобы избавить вас от дурацкого разговора, я не знаю, как события в Гайифе влияют на планы Алвы. Вы могли бы спросить меня прямо, не заходя кругом через Паону и Кипару.

– Зачем спрашивать о том, чего вы не можете знать? – Кагет наклонился и поднял что-то с усыпанной иголками земли. – Кусок коры, но как похож на спящего льва… Ваше высочество, вы не спрашиваете об Олларии, а ведь я там был. В городе остались люди, которых вы знали, я счел, что это заслуживает разговора наедине.

– Не с вами! – с нежданно проклюнувшейся злостью рявкнула алатка. – Эпинэ жив, Альдо мертв. Что вам еще?

– Мне – ничего. Но я обязан принести вам извинения за свое прошлое поведение. Лучшее, что я мог сделать для своего казара и для будущего, – это изображать чванливого петуха.

– Вы не петух. – Матильда остановилась и посмотрела разряженному красавцу в глаза. – Вы орел. Немного стервятник, но орел.

– Благодарю вас.

– Не за что! Просто запомните, что о своем внуке я ни слышать, ни говорить не желаю.

Она не только не желала, она бы не успела: ло-Прампуша, или как его там, показался из-за янтарных стволов, он явно не собирался оставлять напарника без присмотра.

– Казарон Бурраз, – быстро сказала алатка, – вы спасали людей в Олларии, и вы дрались вместе с Робером Эпинэ… Я на вас зла, но я вам верю, зато не верю вашему казару! И вашему спутнику, между прочим, тоже, а он идет сюда.

– Вы ошибаетесь, – так же тихо и быстро поправил стервятник. – Мой казар и мой спутник умны, а в нынешние времена предать сильного союзника ради мелкой выгоды может лишь глупец.

Подъем на гайифский берег, не менее крутой, чем кагетский, одарил Марселя весьма сильными впечатлениями. Само собой, неприятными, однако затем все наладилось. Козлы неутомимо петляли хитрыми местными тропами, взбирались на горки, спускались, снова поднимались – и, разумеется, никакого «Зла», от которого требовалось защитить достойных участников переговоров, не попадалось. Часа через полтора Валме не то чтобы заскучал, но молчать надоело, только светский разговор в новом обществе просто так не заведешь. Виконт перебрал в уме несколько способов и наконец принялся без слов мурлыкать песенку о белом козленке.

Когда пятилетнего наследника Валмонов стали удручать музыкой, он и представить не мог, насколько эта наука облегчит жизнь, особенно личную. Милый мальчик возненавидел незатейливые мелодии, но в память они въелись намертво. Попев минут пять, Валме сделал серьезное лицо и окликнул трусившего рядом Жакну.

– Я не лучший певец, но эту песню часто поет регент. Он услышал ее в бакранском селении, но забыл спросить, о чем она.

– Это хорошая песня. – Бакран и не подумал удивиться. – Но ее поют иначе. Ее поют так.

Окажись здесь маэстро Гроссфихтенбаум или кто-то ему подобный, он сунул бы Жакну в мешок и уволок в свой театр. Голос у парня, хоть тот и старался петь негромко, был потрясающий, а уж в сочетании с внешностью!.. За Жакну хозяин любой оперы отдал бы душу, жену и лучшую шляпу, но загнать горца на подмостки смог бы разве что Бакра. Лично, а не через какую-нибудь премудрую. Самым же странным было то, что мотив несомненно походил на талигойскую детскую песенку – пусть как Котик на Эвро, но походил.

– Хотелось бы понять смысл, – заметил Валме, когда дувший в лицо ветерок унес последние ноты к Рцуку. – Мне почудилось слово «абехо»…

– Так и есть! – просиял, напомнив кого-то знакомого, Жакна. – Я пел о том, как приходит весна и расцветают деревья абехо. Это очень красиво, и становится еще лучше, когда на берег реки, очень высокий, выше того, где мы спускались, выходит девушка. Она говорит с тем, кого любит и кто сейчас далеко. Она просит Бакру сделать так, чтобы ее слова донеслись до ее любимого… Чтоб он знал, как она его любит, и делал, для чего ушел, а она его дождется и сохранит их любовь.

– Очень правильно, – согласился Марсель. – Ваши женщины умны, они умеют отпускать мужчин.

– Они привыкли, – кивнул певец. – Моя сестра познала мужа лишь по воле Бакры. Теперь ее ждет посох премудрой.

– Это как? – живо заинтересовался Марсель. – Я про премудрость… Она связана не только с высшей… с волей Бакры, но и с, гм, познанием мужа?