— Эй, какого черта ты на меня пялишься?

Все трое вздрогнули, испуганные моей внезапной репликой. На «Краю света» мы были одни. Никто не мог помешать мне разыгрывать спектакль.

Я не сводил глаз с Мойры. Остальные для меня в тот момент не существовали.

— Я с тобой разговариваю, красотка. Какого черта ты на меня вылупилась, а?

— Прекрати, — попросила Эйми. Мойра молча смотрела мне в глаза, напуганно, но и дерзко.

— Эй, я ведь не собираюсь тебя обижать. Все в порядке. Поди-ка сюда на минуту. — Я показал на землю перед собой. — Ты что, боишься меня? Я ничего тебе не сделаю. Просто хочу поговорить.

Мое пьяное «я» демонстрировало блестящее знание нужных слов и интонаций. А ведь я никогда не произносил их вслух.

Мойра шагнула ко мне, принимая вызов. Наверное, на этом мне следовало остановиться, но кураж требовал, чтобы я доиграл спектакль до конца. Внутри меня кипела настойчивая ярость, которую я никогда прежде не выпускал наружу.

— Да ведь мы с тобой почти друзья, а? Ты мне нравишься, красавица. — Я положил руку на плечи Мойры и притянул ее к себе. — А доллара в долг у тебя не найдется?

— Ничего ему не давай! — крикнул Мэтью, поняв, что я всего лишь шучу. Но я был вполне серьезен.

— Нет, — ответила Мойра.

Как можно более осторожно обхватив запястье, я завел ей руку за спину — поймал в ловушку, в какую тысячу раз попадался сам. Мойра согнулась, едва не касаясь головой моей груди.

— А ты уверена? Дай-ка я на минутку загляну в твои карманы.

Я обшарил передние карманы ее вельветовых брюк и вытащил несколько купюр. Мойра страдальчески изогнулась. Мне стало жаль ее, и я разжал руку. Жертва отпрыгнула к подруге.

Я поднял руку со смятыми бумажками.

— Я в долг беру, можешь не сомневаться. Сама ведь понимаешь, я не хотел тебя обидеть.

Мойра рванула вперед и со всей силы толкнула меня. Я почувствовал, в каком она бешенстве, — мне было прекрасно знакомо это ощущение. Мы вместе повалились в траву, хмельные, взбудораженные. Получалось, что, унижая Мойру, я подцепил ее. В воздухе одуряюще запахло сексом, как на танцполе в «Фиш Хаус». Соблазн витал в Кэмдене повсюду, и вот мы с Мойрой попались в его сети. В школе, в старших классах, я никогда не осмеливался поцеловать девочку, предварительно не заговорив ей зубы. Здесь властвовали другие законы. Когда Мойра схватила купюры, я взял ее за руку, и мы вместе засунули деньги в карман ее брюк, катаясь по росистой траве и отчаянно целуя друг друга в губы, волосы, уши. Мэтью и Эйми ушли, растворились в темноте.

Одной вещи я никогда не смог бы объяснить Мойре — что сексуальную составляющую унижения я познал давным-давно, задолго до сегодняшней разыгранной сценки.

Мы провели ту ночь в квартире девушек, а Мэтью и Эйми воспользовались нашей в «Освальде». Целых две недели после этого я и Мойра считались влюбленной парочкой — вечность по меркам Кэмдена, где репетиции взрослой жизни из-за ограниченного пространства и времени ужимались до предела. За один-единственный выходной ты мог закрутить и к ночи уже оборвать настоящий роман, а раны от расставания залечить уже к следующей пятничной вечеринке. Позже, до самого Хэллоуина мы с Мойрой вообще не общались. А потом вдруг, в День благодарения столкнувшись у одного из общежитий, снова разговорились, начали шептать друг другу на ухо, смеяться, быстро снова очутились в одной постели и стали проводить вдвоем ночи напролет. Все подумали, что мы опять вместе, но в действительности и я, и она спали в это время и с другими. К концу семестра между нами вспыхнула очередная ссора, и наш роман опять завершился. Так и продолжалось: ты вновь и вновь сближался с одними и теми же симпатичными девчонками. Потерь практически не было.

Унижение Мойры на «Краю света» составило основу моего грандиозного плана: окончательно отделаться от Бруклина. Я чувствовал, что мне чего-то не хватает. В Кэмдене со своей короткой стрижкой, в свитере и сапогах как у ребят из «Квадрофении» — в Стайвесанте все это считалось стильным — я выглядел весьма ординарно на фоне остальных студентов. Однако мои великие познания в области уличной жизни никто не ставил под сомнение. Никому, кроме меня, законы улицы, по сути, не были известны. В Кэмдене я заслужил уважение, представляясь всем ходячим артефактом городского гетто. Я притворялся, будто понятия не имею, что такое «Баджа» и «Аспен», будто фамилии моих однокурсников — Вестингауз или Трюдо — не говорят мне ровным счетом ни о чем. Я курил «Кул», носил бейсболку «Кэнгол», звал приятелей «Эй», что особенно забавляло двух старшекурсников, Раньона Кента и Би Прюдома, которые тоже жили в «Освальде» и продавали наркотики. Они даже дали мне прозвище «Эй-эй». Словом, я сотворил из себя карикатуру на Мингуса. И этой новой роли прекрасно соответствовала моя ненависть к самому себе и к однокашникам. Я стал популярным.

У меня здорово получалось издеваться над богатенькими, но определенную черту я никогда не переступал. Я «разводил» их на деньги, хитростью заставляя заплатить то за мой ужин, то за стрижку, или купить мне пачку «Кул». Я льстил им — одновременно раздражая, — разглагольствуя о том, что впереди у них — и позади тоже — безоблачная жизнь, в которой совсем не нужно задумываться о деньгах. Деньгах, на которые покупались их «BMW» и наряды «от-кутюр», поздние завтраки и ужины в «Ле Шеваль». А впрочем, в сельском Вермонте покупать на перечисляемые студентам-богачам деньги было нечего. Абсолютно нечего. Кроме наркотиков. Наркота, кстати говоря, тоже помогла мне заслужить всеобщее уважение.

Кэмден бесплатно предоставлял нам пиво, кинофильмы, противозачаточные средства и психотерапию. И кое-что еще — вещи, которым не было точного названия, например, занятия нетрадиционной музыкой, проводимые доброжелательным седоволосым профессором, доктором Шакти. Все знали, что на экзамене он никого не завалит, независимо от того, сколько у тебя прогулов. Бесплатно выдавались нам и некоторые книги или кассеты. Само собой, родители студентов только посмеялись бы, услышав, что здесь столько «бесплатного»: ведь стоимость абсолютно всего включалась в непомерную и тем знаменитую на всю страну плату за обучение. Кэмден был прославлен и привилегирован, поэтому многие забывали о том, что некоторые из учащихся совсем небогаты. Считалось, что все мы плывем на корабле в каютах первого класса — на тех, кто драил палубу, никто не заострял внимания.

Наркотиками администрация, естественно, не снабжала нас, но закрывала глаза на процветание в стенах колледжа наркомании, а мы принимали это за дополнительную привилегию. Дельцы вроде Раньона и Би проворачивали свои операции совершенно спокойно. Во дворах общежитий студенты открыто курили травку, а на знаменитых вечеринках в «Пелт Хаус» все угощались пуншем с ЛСД, сварганенным в «специализированной лаборатории». Во время просмотров «Головы-ластика», «Человека, упавшего на Землю» и других фильмов в небольшом зрительном зале плавали облака дыма. Дверь в комнату во время кокаинового сеанса было принято закрывать, но зеркала после этого возвращали на стену лишь немногие, а кое-кто и вовсе не убирал, словно используя в качестве кофейных столиков. Совсем как Барретт Руд-младший.