— Кевин, это очень интересная гипотеза. Это правильный ход мысли для шефа безопасности. Однако позволь мне прояснить тебе ту же ситуацию с политической точки зрения. Я хорошо знаю Фонтено. Он много лет работал спецагентом Секретной службы. Я могу доверить этому человеку свою жизнь, жизнь сенатора и жизнь моей команды. Если он сейчас продался Хью и собирается меня похитить, это значит, что Америка, которую я знаю, просто перестала существовать. С нами покончено в любом случае.

— Значит, ты собираешься отправиться в Луизиану, чтобы расследовать на месте эту историю, о которой он толковал?

— Конечно! Вопрос лишь в том, как и когда. Я должен серьезно это обмозговать.

— Отлично, тогда я еду с тобой.

— Зачем?

— По множеству причин. Во-первых, я твой шеф безопасности. Ты мне платишь. Я выполняю ту же работу, что и этот мужик, о котором ты отзываешься с таким уважением. Но в основном потому, что тебе удается все время на несколько шагов обскакать меня. — Кевин хлопнул рукой по столу. — Посмотри на меня! Я умный, ловкий, сообразительный парень. Я хакер! Я без проблем проворачиваю хакерские дела! Обо мне по Сети ходят легенды! Они считают, что это я захватил Федеральную лабораторию. Я могу проникнуть в Сеть Модераторов, я могу подслушать разговор агентов СНБ. Но что бы я ни делал, ты всегда делаешь что-то еще более сумасшедшее! Ты всегда впереди! Я техник, ты политик, и тем не менее ты всегда умудряешься меня обогнать. Ты даже не воспринимаешь меня всерьез!

— Это неправда! Я знаю, чего ты стоишь! Я воспринимаю тебя совершенно серьезно, капитан Скаббли Би!

Кевин глубоко вздохнул.

— Все, чего я прошу, — маленького местечка в твоем предвыборном автобусе. Ладно?

— Мне надо обсудить это с Гретой. Она главный эксперт по нейронауке.

— Хорошо. Секунду. Никаких проблем.

Кевин встал и, расчистив стол перед настольным компьютером, ввел параметры. На экране появилась карта-схема Лаборатории. Он посмотрел на нее и сообщил:

— Доктор Пеннингер находится в сверхсекретной лаборатории на четвертом этаже в отделении Человеческих ресурсов.

— Что? Но Грета должна быть на вечеринке.

— Доктор Пеннингер ненавидит сборища. Она сразу начинает скучать. Разве ты не знаешь? Ей нужно укромное место, где ее бы никто не мог найти, так что я устроил ей секретную комнатку наверху. Она уволила всех этих пустомель, так что там много свободных помещений.

— А откуда ты знаешь, что она именно там?

— Ты смеешься? Я шеф безопасности, а она — директор Лаба, поэтому я всегда знаю, где мой директор.

Пожав всем, кому надо, руки, Оскар вырвался из зала и пошел искать Грету. Благодаря тщательным инструкциям Кевина найти ее оказалось просто.

Кевин и его пролы соорудили для Греты норку в рабочей части Лаборатории. Оскар нажал нужную комбинацию цифр, и дверь открылась. В комнате было темно. Он увидел Грету, склонившуюся над микроскопом. Мерцание прибора было единственным светлым пятном в темном помещении. Она сидела прильнув к биноку-лярам, на вечернее платье был накинут лабораторный халат, на руках — стерильные перчатки. Комнатка в целом напоминала монашескую келью.

— Это я, — сообщил Оскар.

— А, — откликнулась она и, взглянув на него, кивнула, а потом снова стала смотреть в микроскоп.

— Почему ты ушла с вечеринки?

— А почему бы мне и не уйти? Ты на меня не обращал никакого внимания.

Оскар был удивлен, даже несколько испуган, когда понял, что Грета держится с ним отчужденно.

— Мы же с тобой в комитете сидим целыми днями вместе.

— Но мы никогда не бываем наедине. Ты потерял ко мне интерес. Ты пренебрегаешь мной.

Оскар молчал. Он был заинтересован. Ему внезапно пришло в голову, что он больше радуется, когда женщины начинают торговаться с ним, чем когда у него с ними хорошие любовные или партнерские взаимоотношения. Это была крайне неприятная мысль.

— Грета, мне неприятно это признавать, но ты права. Теперь, когда все уже знают, что мы любовники, мы совсем не встречаемся, совсем не занимаемся друг другом. Мы были вместе на вечеринке, и я бестактно бросил тебя. Я признаю это и сожалею.

— Ты бы себя послушал! Можно подумать, ты выступаешь на комитетской встрече. Мы говорим, друг с другом, будто оба сейчас занимаемся политикой. Ты говоришь со мной, как дипломат. Я читала речи, с которыми выступает Президент, — сплошная ложь. Я провожу свою жизнь в бесконечном политическом кризисе. Я не занимаюсь тем, что мне интересно. Господи, как я ненавижу административную работу! И я чувствую себя виноватой!

— Но почему? Это важная работа. Кто-то должен ее делать. У тебя это хорошо получается. Люди уважают тебя.

— Я никогда не чувствовала за собой вины, когда мы с тобой были на побережье в Холли-Бич и. занимались сексом. Это не было главным в моей жизни, но это было действительно интересно. Красивый молодой человек, с сильно повышенной температурой кожного покрова, — это увлекательно. Гораздо увлекательней, чем наблюдать, как вся моя работа идет насмарку.

— О нет, только не ты! — попросил Оскар. — Не говори мне, что ты собираешься меня бросить. От меня и так все уходят. Они просто не верят, что здесь что-нибудь получится.

Она взглянула на него с внезапной жалостью.

— Бедный Оскар! Вот что тебе приходится выслушивать! Но я чувствую себя виноватой не поэтому. Не потому, что ничего не получится, а потому, что все получилось. Договориться с этими Модераторами… я теперь это понимаю. Наука, в самом деле, должна измениться. Это будет все еще Наука. Она будет такой же интеллектуальной, но ее политическая структура изменится. Вместо того чтобы быть мало оплачиваемыми государственными служащими, мы будем авангардом интеллектуалов-диссидентов, возглавим всех потерявших место в жизни и работу. И это работает на нас. Потому что нам проще иметь дело с ними, чем с правительством. В пролах нет ничего нового. Они похожи на обычных длинноволосых и бородатых неухоженных студентов колледжа. Мы умеем обращаться с такими ребятами. Нам все время приходилось иметь с ними дело.

Лицо Оскара просветлело.

— Ты уверена?

— Это будет похоже на новую академию, с некоторыми элементами феодализма. Это будет похоже на темные века Средневековья, когда университеты имели собственную территорию, а ученые носили церемониальные жезлы и маленькие квадратные шапочки. И когда в университетах начинались сложности, студенотов просто выкидывали на улицу, и они могли оплакивать утраченное или самостоятельно искать путь в жизни. За одним исключением — сейчас не темное Средневековье, а эра громкоговорителей, эпоха шума. Мы разрушили нашу культуру настолько быстро и настолько удачно, насколько смогли. Мы живем в эпоху шума, и потому нам надо научиться вести себя как ученым, которые живут именно в эту эпоху. Мы больше не будем государственными служащими, которые получают столько денег, сколько попросят, просто потому, что работают на военную промышленность. Теперь всему этому конец. Отныне мы будем похожи на обычных творцов. Будем как художники или скрипичных дел мастера, со своим небольшим кругом поклонников, которые будут нас поддерживать и почитать нас.