следы морфия. В результате проведенного по делу расследования добавилось еще несколько улик, усиливших подозрения в отношении виновности М. Жюжан в убийстве Познанского. Однако, ни одна из этих улик не носила характера прямого доказательства. Несмотря на зыбкость обвинения, дело было передано в Санкт-Петербургский окружной суд, где и рассматривалось 6–8 ноября 1878 г.

* * *

Господа судьи, господа присяжные заседатели! Необыкновенное внимание, скажу более, терпение, с которым вы следили в течение нескольких заседаний за всем, что происходило здесь, на суде, прислушиваясь и к показаниям многочисленных свидетелей, и к мнению разнообразной по настоящему делу экспертизы, – все это возбудило во мне надежду, что назначенная обвиняемой защита не будет одной пустой формальностью, обусловливающей только действительность вашего будущего приговора!

Кто-то справедливо заметил, что внимания и доверия судьи достоин исключительно тот, кто пользуется словом для выражения мысли, а мыслью для служения истине. И потому не подлежит сомнению, что и вы, милостивые государи, придерживались того же мнения при оценке как произнесенной перед вами обвинительной речи, так равно и данных, добытых путем судебного расследования, и, усваивая себе живые свидетельские показания, принимали в соображение не только наружность и поведение свидетелей на суде, не только внешнюю форму их рассказов, но также и те цели, какие они, видимо, преследовали, давая показания, сообразно с отношениями к обвинителям, Познанским и к подсудимой М. Жюжан.

А при таких условиях, при таком очевидном стремлении с вашей стороны добиться правды в данном деле я глубоко убежден, что никакие свидетельские показания и никакие полные страсти речи, раздававшиеся с обвинительной трибуны, не помешают оправданию подсудимой, если только совесть ваша будет противиться обвинению!

Я позволил себе высказать подобный, быть может, и преждевременный взгляд на обвинение Маргариты Жюжан не в виде какого-либо эффектного, риторического приема и не в интересах одной личной защиты подсудимой, но в интересах общественных, дабы предупредить возможность судебной ошибки в вашем приговоре, которая неизбежна, если вы последуете по пути, указываемому вам обвинительной властью… Потрудитесь только, господа присяжные заседатели, обобщить все те разнородные впечатления, которые вынесены вами из всего судебно-следственного производства, и у вас бесспорно явится тот же взгляд и выработаются те же убеждения, какие сложились и во мне, что в настоящем процессе все сомнительно и загадочно, особенно по отношению к вопросу о виновности М. Жюжан. И в самом деле, разве не кажутся для вас загадочными, проблематическими такие, например, факты, что в семье, вполне уважаемой и патриархальной, поселяется какая-то женщина, которая, почти с ведома родителей, занимается развращением их 14-летнего сына, окружая его, по словам свидетелей, не материнской заботливостью или попечением сестры, но ласками страстной женщины, и, несмотря на это, не изгоняется родителями из дому, а, напротив, безнаказанно продолжает свою преступную деятельность?!

Разве не поражает вас своей загадочностью и то, что такая женщина, заподозренная однажды, а именно 2 апреля, в покушении на отравление папиросами развращаемого ею юного существа, оставляется вне всякого подозрения уже в действительном отравлении, совершенном будто бы ею 16 дней спустя, и только после того, как полковник Познанский получает уведомление из III отделения о поступившем на его сына доносе, предшествовавшем отравлению, только тогда начинают подозревать подсудимую, но и при этом сначала в составлении доноса, а потом уже в отравлении?!

Сопоставляя приведенные мной факты с той именно заботливостью и любовью, какими родители Познанские, по собственному их уверению, постоянно окружали своих детей, посвящая им все свое время и труды, мы невольно должны заключить, что самое развращение и отравление со стороны Жюжан имели в глазах родителей значение шутки домашних, и если бы не было злополучного доноса, возмутившего Познанского вследствие того, что такой донос должен был повредить его служебной карьере, а также если бы Жюжан не написала тех двух писем, которые были посланы ею из тюрьмы на имя товарища прокурора и судебного следователя и в которых она порицала действия Познанской, как матери, и даже подозревала ее в убийстве сына, то подсудимая, наверно, пользовалась бы теперь свободой, потому что вместе с оглашением упомянутых писем некоторые свидетели внезапно изменили прежде данные ими на предварительном следствии показания и прежние, весьма неясные предположения их о виновности М. Жюжан заменились прямым и энергическим обвинением ее в отравлении…

Разве не изумило вас подтвержденное свидетелями поведение обвиняемой со дня отравления Н. Познанского и до дня его похорон, когда она, заклейменная общим подозрением в убийстве, проводит все дни в семействе Познанских, искренно разделяя их семейное горе и находясь почти безотлучно у гроба покойного?!

Согласитесь, господа присяжные заседатели, что ввиду всех этих фактов уместны только два предположениям или М. Жюжан представляет собой, в антропологическом отношении, какое-то исключительное, феноменальное явление с таким самообладанием и с такой железной волей, каких не знавали самые закоренелые убийцы, стяжавшие себе на этом поприще историческую известность, или же подсудимая невиновна… Но как доказать это?

Жертва ли простой случайности, самоубийства или умышленного и хитро задуманного преступления… Николай Познанский унес, к сожалению, с собой в могилу все то, что могло пролить свет на многие темные обстоятельства и на отдельные личности, пародирующие в этом процессе в качестве обвинителей их свидетелей, которые, благодаря господствующему полумраку, представляются нам далеко не такими, какими должны быть в действительности…

Напрасно мы станем вдумываться в события, предшествовавшие и сопровождавшие смерть Н. Познанского, напрасно мы будем внимательно всматриваться в людей, окружавших покойного при его жизни, которые ныне, вследствие ссылки на них родителей умершего, явились в суд, чтобы показаниями своими подтвердить общее семейное подозрение виновности подсудимой. Ум окончательно отказывается соображать, а самые утонченные психические анализы не дают для совести никаких положительных результатов и никакой возможности наметить истинного виновника преждевременной смерти Николая Познанского! А между тем обвинение в этом ужасном преступлении продолжает тяготеть над головой подсудимой, и неосторожно брошенное в нее подозрение подхватывается прокурорской властью, которая поспешно возводит его на степень бесспорного факта, не останавливаясь при этом ни перед средствами, ни перед выражениями!

Перемешивая нравственные улики с побочными обстоятельствами, вовсе не идущими к предмету обвинения, прокурорская власть беспощадно врывается в сокровенные тайники прошлого Маргариты Жюжан, выбрасывая оттуда перед глазами вашими весь тот скарб давно забытых, ветхозаветных интриг старой девы, которыми скорее можно доказать легкомысленность обвиняемой, нежели ее участие в отравлении Н. Познанского…

И такой позор и страдания подсудимая обязана выносить за одно предположение в виновности?!

Мне кажется, что если признается ужасным и достойным сожаления положение всякого подсудимого вообще, то еще ужаснее и безотраднее