— Будешь дальше слушать или мне заткнуться? — почти грубо сказал Колосов.

— Извини. Извини меня, пожалуйста.

Колосов отошел к окну.

— Когда Кузнецов встретил тебя ночью на дороге и узнал, что ты видела на горе, — сказал он тихо, — когда ты сама ему обо всем рассказала — о Хованской, о Смирнове, о ритуале, и вы отправились звонить в милицию, то есть мне, он понял: ДОЛГОЖДАННЫЙ ЧАС ПРОБИЛ. То, ради чего все он затеял, нужно делать, не медля более ни минуты. Тетка умрет, прежде чем заикнется о возврате драгоценностей.

— Никита, ты так много говоришь об этих вещах, но их ведь у вас… нет? — Катя заглянула в лицо Колосова. — Если я правильно понимаю… Вы до сих пор не нашли вещи при обыске. Вы оперируете лишь справкой с ювелирной фабрики, списком ювелира-оценщика, державшего их в руках, и его показаниями. А где же сами вещи? Где они?

— У Кузнецова. Он где-то их спрятал. Я бы мог, как детективный. Пинкертон, сказать тебе — он спрятал их в камере хранения на вокзале, в вентиляционном люке, в дупле дерева на перекрестке трех дорог, не пройдет и недели, как мы их найдем и… — Колосов потер лицо рукой. — Но так в книжках только, Катя, бывает. Там всегда все узнают. А тут… что я могу тебе ответить? Ты права. Вещей нет. Пока. Но они будут. Я знаю, что он их где-то прячет. А где — знает только он сам да… тот дьявол, что его ко всему этому подзуживал. Мы будем с ним работать по вещам — месяц, год, пять лет, десять, В камере, на зоне, когда он срок получит. Рано или поздно, но мы узнаем, где он спрятал то, ради чего убивал.

— Через десять лет узнаете? — спросила Катя. — Не поздновато ли будет?

Колосов молчал.

— Ну а Смирнов? Для чего он инсценировать пытался его самоубийство? — спросила она наконец.

— После смерти тетки Кузнецов надеялся, что сфабрикованных им против Хованской улик достаточно. Он ведь специально ради этого шел на огромный риск: отравил тетку утром, чуть ли не на глазах у домочадцев. Ссора же из-за Хованской — о, это тоже было его гениальном ходом! Все находившиеся в то утро в доме — и Смирнов, и Сорокин, и Ищенков, и Хованская — помнили только этот скандал между теткой и племянником. А такие мелочи — кто подходил утром к холодильнику, вскрывал упаковку томатного сока, так любимого Александрой Модестовной, — все это осталось как бы за кадром. В дополнение ко всему Кузнецов оставил специально для нас в доме «ведьмы» последнюю, как он надеялся, самую «убойную» улику против Хованской — бутылку с остатками яда. Ему казалось: все, ловушка захлопнулась. Думаю, мой с ним разговор о Хованской только укрепил его в его надеждах… Но все дело-то в том, Кать, что не в характере этого парня терпеливо выжидать дальнейшего развития событий. Говоришь — человек Луны? Не знаю, возможно. Знаю лишь то, что Кузнецов, судя по его поступкам, человек действия, из тех, кто рискует отчаянно, кто не ждет, что дела сложатся сами собой, а лично старается подтолкнуть ситуацию к нужной развязке. Кузнецова, увы, подвела его любовь к риску и излишняя торопливость. Сиди он тихо, все бы, наверное, случилось по его плану: Хованская и так уже была подозреваемой номер один, арест ее делом почти решенным. Но, столкнувшись в тот день с ней в прокуратуре, узнав, что ее, несмотря на все его старания, пока что отпустили, Кузнецов не на шутку забеспокоился: в чем дело? Где же он допустил промах? Что в его плане не сработало? И он засуетился.

Не знаю, что бы он предпринял, думаю, он обмозговывал сразу несколько вариантов, но вдруг… Уже под вечер по дороге в Май-Гору ему позвонил Смирнов и сообщил новость, которая весьма повлияла на весь дальнейший ход событий.

— А вы выяснили, что произошло у Смирнова? Зачем он снова поехал к Хованской? Кстати, а где он сейчас?

— В ЦКБ. Проходит курс реабилитации. Мы с ним дважды встречались, и следователь неоднократно его допрашивал. В общем, — Колосов хмыкнул, — Катя, это что-то вроде сказки о тои, как человек настолько сильно любил свою молодую жену, что ради того, чтобы не потерять ее, согласился душу продать черту… А еще говорят, нет сейчас на свете великой любви.

— И ты еще можешь зубоскалить? — рассердилась Катя. — Что стряслось у Смирнова?

— Полная катастрофа на личном фронте. В тот день, как он сам сейчас говорит, он приехал к жене, чтобы помириться, хотел даже ради этого подарок ей сделать, сюрприз… Хованская подала мысль, что время — как это астрологи говорят, самое что ни на есть благоприятное для улаживания семейных неурядиц. Смирнов приехал на квартиру и… прямо там застукал жену с любовником. Мы допросили и саму эту очаровательницу, и ее дружка нового — кстати, молодой актер, всем обязанный Смирнову — и ролями, и… Когда они увидели Смирнова, жена, так сказать, не растерялась и дала по муженьку залп из всех орудий: обозвала его старым дураком, импотентом чертовым, сказала, что никогда не любила его, что подает немедленно на развод, чтобы он не смел ее преследовать н что она не собирается всю жизнь тащить на себе как ярмо его недоразвитого ребенка, пусть забирает его, делает с ним что хочет… Смирнов, когда говорит об этом, плачет. Он вообще сейчас очень часто плачет. Врачи говорят — нервы, в санаторий ему надо. За границу куда-нибудь, где на нервах этих собаку съели, — Колосов вздохнул. — А в тот вечер после такого удара Смирнов ринулся к Хованской. Зачем, спросишь? Мы его тоже спрашивали. Говорит, ему некуда было больше ехать, жизнь рушилась, и он словно ослеп. Он хотел, чтобы Хованская как-то помогла ему, как-то повлияла на… Ну, в общем, поехал, и все. А Кузнецову позвонил с дороги. Тоже спросишь зачем? Он нам признался: он искренне был к парню расположен, потому что тот, «кроме добра, ничего ему не сделал». Смирнову просто горем своим с кем-то хотелось поделиться, услышать слова поддержки, участия. И «участие» он получил! Кузнецов живо откликнулся на горе патрона: утешил, сказал, что в половине двенадцатого заедет в Май-Гору и заберет шефа домой. Смирнов, как нам говорит, в тот момент был очень тронут такой «добротой и заботой» своего работничка.

А с Хованской в тот вечер, как он ни надеялся, никакого сеанса не получилось. Звезды не —располагали общаться с духами преисподней, И ровно в половине двенадцатого, услышав шум подъезжающей машины, Смирнов вышел из дома. Сел к Кузнецову, жаловался на судьбу. Он и так пьян был, а Кузнецов его еще угостил — бутылка опять под рукой оказалась. Выпили, а дальше Смирнов ничего не помнит — тьма кромешная. Все дальнейшее произошло на наших, Кать, глазах… и, если честно, — Колосов снова тяжко вздохнул, — глаза бы мои на все это не глядели, Кузнецов рассчитывал на то, что если тело нового самоубийцы — клиента «май-горской ведьмы» — будет найдено, наутро, Хованской уже не выпутаться из этого дела. Он думал, что затягивает петлю намертво, но… он поспешил, как видишь, и проиграл. И тут, как помнила Катя, Колосову позвонили.

— Из прокуратуры, — сказал он немного погодя, прикрыв трубку ладонью. — Кузнецов и коммерческий директор фирмы «Тео» встретились на очной ставке. Следователь говорит: увидев этого свидетеля, Кузнецов…

— Ну хорошо, хорошо, хорошо! Пусть так, — Катя чувствовала, что сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди… — Пусть все так и есть и он — убийца. И у него был веский мотив, но… Но как же тогда наша «ведьма»? Как же все то, что мы о ней узнали? А как же Ачкасов, Полунины? Как же то, что я видела там, на горе? С этим что делать?